— Ну, все-таки… Неудобно как-то. А где она, кстати?

— Да шляется где-то по очередям, ну ее! Давай лучше отсюда в комнату переселимся, чтобы эту вонь не нюхать — говорят, от дыма рак легких может быть.

Они ушли в комнату и, плотно прикрыв за собой дверь, сели играть в преферанс. Раскрыв веером карты, Вася деликатно поинтересовался:

— Ты, Коляша, извини, конечно, но что там с Алексеем? А то у нас на комбинате бабы болтают.

Хмыкнув, Коля пожал плечами.

— На то и бабы сделаны, чтобы болтать. Шесть трефей.

— Шесть пик. Я просто говорю, что люди уже вроде как привыкли к комплексу, полгорода там время проводит — видео, дискотеки, салон. Главное, что в кафе там пожрать можно было в магазинах-то пусто. Потому и болтовня пошла — одни говорят, Алексея арестовали за растрату, другие считают, он в бега подался. И с комплексом вроде что-то не то — какое-то нарушение законности.

— Лешка уехал по делам, и сам перед отъездом распорядился закрыть комплекс — значит, были причины. Приедет — откроемся. Пасуешь?

— Сейчас, жди! Буба шесть. А когда он приедет?

— Я что, знаю? Шесть червей. У него бизнес. Зарплату за август нам всем выдали, никого не уволили. Да если б там было какое-то нарушение, то ревизоры бы давно все вверх дном перерыли!

— Это точно — у нас на комбинате сегодня комиссию ждут, так все на ушах стоят. Ладно, я пас, бери прикуп.

Почесав затылок, Коля тряхнул головой.

— Семь трефей.

— Вист.

— Ладно, пас.

Игра шла скучно, в конце концов, смешав карты, Вася сказал:

— Надоело, сегодня что-то никакого азарта. Давай, еще немного ректификата водичкой разбавим, раз закуска осталась. Слушай, а девчонка эта, что я у тебя в прошлый раз видел, все к тебе бегает?

— Зойка? Бегает, конечно, куда она денется? — Коля плеснул себе и Васе в стаканы ректификату, долил минералкой «Алидэ». — А что, понравилась?

— Симпатичная. Ты жениться еще не собрался?

— Шутишь? Жениться на Зойке? Да она с малых лет по мужикам промышляет, ее полгорода знает. Это ко мне она за так бегает — я ей нравлюсь.

— Везет тебе, — вздохнул Вася, — тебя бабы любят. Как ты ее подцепил, интересно?

— На фиг мне ее цеплять — она меня первая стала клеить. Пришла в салон стричься, а я как раз там возился — подключал в сушилке фены, что Алешка из Парижа привез, они, заразы, на триста восемьдесят вольт, трансформатор пришлось ставить. Ну, она и начала липнуть: «А я тебя знаю, тебя Коля зовут». А я, естественно, не железный, ты сам ее видел.

— Да, девчонка клёвая, что надо. Она Агашки не боится?

— Боится? — Коля расхохотался и долго не мог успокоиться. — Это Зойка-то? Ладно, — сказал он, вытирая слезы смеха, — давай еще по маленькой сообразим, а то сто лет не виделись. За встречу.

— Я уже пойду, наверное, — Вася опорожнил стакан и поставил на стол, — а то сейчас Агашка заявится, — опасливо оглянувшись, он прислушался и начал подниматься — несколько неуверенно, потому что спирт-ректификат его слегка разморил.

— Брось трусить, сиди. Кстати, может, попозже и Зойка прибежит — с позавчерашнего дня ее что-то невидно.

Последний довод заставил Васю вновь опуститься на место.

Зойка была занята — вот уже третий день она, выполняя личное указание Яши Родина по прозвищу Жак, занималась журналистом Артемом Дорониным. В то время, как друзья играли в карты и болтали, она готовилась к очередному выходу на работу и натягивала ажурные колготки. Потом, по балетному выгнув носок, начала разглядывать ногу — прелесть. Прав Жак — для настоящей работы советское дерьмо не годится, только импорт.

Из кухни в ее комнату потянуло запахом махорки — отчим, зараза, дымит на кухне. Презрительно сморщив нос, Зойка отворила дверь и громко крикнула:

— Папашка, хватит на весь дом отравой дымить, сейчас Ксюшка из школы придет, а тут от твоей заразы сдохнуть можно. Бери «Кент», я угощаю, — но поскольку он ей не ответил, она вытряхнула сигарету из пачки и встала в дверях кухни, как была — в обтягивающем топике и ажурных колготках — и издевательски фыпкнула: — Ладно, сама все выкурю, раз не хочешь. Мне что, я себе сигареты всегда достану, это вам на заводе по пачке махорки в неделю выдают. Козлы!

Насмешливо глядя на угрюмо набычившегося отчима, она продолжала кривляться и ёрничать, а он, трусливо отведя глаза, попыхивал неуклюже свернутой самокруткой.

… Зойке было три года, когда слесарь-инструментальщик Щеглов женился на ее матери. Он честно пытался полюбить девочку и даже официально ее удочерил, хотя не дал своей фамилии, но не лежало его сердце к этому ребенку. Тонкая смуглая и черноволосая Зойка ничем не походила на мать — ширококостную бесцветную блондинку. Соседи судачили, что девочка, скорей всего, пошла в отца. «Скорей всего», потому что отца этого никто никогда и в глаза не видел, но, если судить по Зойке, то был он писаным красавцем.

Стройная, длинноногая с лебединой шеей и точеным личиком, она уже в двенадцать лет вытянулась выше матери и отчима. Щеглов, как многие невысокие люди, болезненно реагировал на все, что связано с ростом. Словно чувствуя это, в разговоре с родителями Зойка нарочно повыше вскидывала голову и подчеркнуто свысока смотрела на них своими прекрасными черными глазищами.

Детей у Щегловых не было около трех лет, и отчим страшно переживал. Потом, когда родилась дочь Ксюша, он был на седьмом небе от счастья, но с годами его чувства остыли — из-за родовой травмы один глаз у малышки сильно косил, и Щеглову постоянно мерещилось, что люди подсмеиваются над ним, сравнивая его родную дочь и цветущую красотой Зойку. Ксюшу возили на консультацию в Москву, но врачи объяснили родителям, что этот тип косоглазия лечению не поддается — есть, конечно, шанс, что поможет операция, но это только когда девочка станет взрослой. После поездки в Москву Щеглов начал выпивать — сначала изредка, потом чаще.

Что касается Зойки, то косоглазия младшей сестры она словно бы не замечала, и та была для нее единственным любимым существом. Они спали в одной комнате, и иногда, увидев страшный сон, Ксюша перебиралась к старшей сестре. У Зойки внутри все переворачивалось от нежности, когда малышка доверчиво прижималась к ней, ища защиты. Она начинала рассказывать длинную-предлинную сказку, и Ксюша, постепенно успокоившись, вновь засыпала.

Зойке не было еще и двенадцати, когда соседка приметила ее целующейся в подъезде со старшеклассником. Разумеется, рассказала матери, та взбеленилась, надавала оплеух, отругала последними словами. Отчим не вмешивался, но стал мрачнее тучи. Обсудив ситуацию, родители решили установить для Зойки казарменный режим — в школу и из школы, никаких гуляний с подружками, никаких кино. Скучно — читай книги или смотри телевизор. Кровать шестилетней Ксюши решили перенести в комнату родителей — чтобы девочка не подвергалась губительному влиянию старшей сестры. Это ранило Зойку сильней всего. Хотелось кричать и выть в голос, но нельзя было показывать «им», как ей больно. Стоя посреди опустевшей комнаты, она сказала зло и громко, чтобы слышно было за стеной: