– Не то слово, – без раздумий согласился Потапчук. – Но ты сам давеча цитировал Екатерину Вторую.

Да, – подумал Глеб, – цитировал, было такое дело. Помнится, граф Александр Васильевич Суворов, будучи отправленным матушкой-императрицей на усмирение мятежных поляков и литовцев, одержал победу над многократно превосходящим его войско в живой силе противником, напав ночью и устроив кровавую резню в спящем лагере. В те наивные времена понятия о чести и рыцарстве еще не вышли из употребления, и подобные методы ведения военных действий общественным мнением, мягко говоря, не приветствовались. Многие уважаемые люди считали, что графу Суворову за такую викторию надобно голову носом к пяткам повернуть – как минимум, в фигуральном смысле, а может статься, что и в прямом. Вот тогда-то государыня императрица, по легенде, и произнесла эту ставшую крылатой фразу: победителя не судят.

Вот только времена с тех пор изменились не в лучшую сторону. Да и потом, вздумай граф Суворов выкинуть фортель наподобие того, который замыслил генерал Потапчук, ему бы, наверное, тоже не поздоровилось. Потому что заслуги заслугами, времена временами, а власти всегда не нравилось, когда ей напоминали о необходимости хотя бы делать вид, что законы писаны и для нее тоже. При царе Горохе не нравилось, нынче не нравится и через триста лет, наверное, не понравится: не для того люди к ней, к власти, рвутся, чтобы, дорвавшись, законы соблюдать!

Ну и ладно, подумал он. Подумаешь! Не нравится им… Мало ли, кому что не нравится! Мне вот, к примеру, тоже не улыбается для тузов на «майбахах» голыми руками каштаны из огня таскать, и что с того? Таскаю и не жалуюсь… Генерал мой, конечно, чокнутый, не от мира сего, но Россия испокон веков худо-бедно держится именно на таких чудаках, как он. С точки зрения хапуги, которому деньги застили весь белый свет, Федор Филиппович – просто выживший из ума старый упрямец, неудачник и дурень, каких поискать. Но я-то знаю, что он прав – настолько, насколько вообще возможно в наше время быть хоть в чем-то правым. А раз так, о чем тут думать, в чем сомневаться? Чего, в конце-то концов, бояться – смерти? Пока я жив, ее для меня не существует, а когда она придет, меня здесь уже не будет – так, кажется, говорили римские стоики…

– Вам виднее, – сказал он вслух.

– Вот именно, – ворчливо подтвердил генерал. – Высоко сижу, далеко гляжу… Ты номер-то запомнил?

– Обижаете, товарищ генерал.

– Тогда диктуй!

Глеб послушно продиктовал номер, воздержавшись от дальнейших комментариев.

– Посмотрим, что это за пташка, – пообещал Потапчук. – Что ж, Глеб Петрович, ни пуха тебе, ни пера!

– К черту, – сказал Глеб. И, не сумев удержаться, добавил: – Покойтесь с миром, Федор Филиппович, пусть земля вам будет пухом!

– А чтоб тебя, – сказал генерал и прервал соединение.

Глеб вынул изо рта так и не закуренную сигарету, рассеянно повертел ее в пальцах, сунул в пепельницу и вставил ключ в замок зажигания: что бы он ни думал по этому поводу, пришла пора собираться в дальнюю дорогу.

Штирлиц шел по Берлину, и ничто не выдавало в нем советского разведчика, кроме волочившегося сзади парашюта.

Резидент ЦРУ в Каракасе Джонатан Дикенсон никогда не работал в России, не знал русского языка, совершенно не разбирался в русском фольклоре и не имел ни малейшего представления о том, кто такой Штирлиц. Тем не менее, в самых общих чертах он понял, что означает мимоходом оброненная собеседником фраза, и оценил заключенный в ней юмор. Иное дело, что на месте только что прибывшего из России коллеги сам мистер Дикенсон не рискнул бы передвигаться по Каракасу описанным способом и вообще постарался бы повести дело тоньше. Но это была не его война, и советов у него никто не спрашивал; он просто выполнял полученные из штаб-квартиры в Лэнгли инструкции, стараясь по мере возможности соблюсти интерес своей страны.

Кроме этого, хоть и недолюбливал русских, мистер Дикенсон получал от происходящего некоторое удовольствие: ради того, чтобы хорошенько позлить и оставить с носом этого ублюдка Моралеса, он был готов заключить сделку хоть с самим дьяволом. Особенно радовало то, что сам мистер Дикенсон ничем не рисковал: в конце концов, с волочащимся сзади парашютом по Каракасу разгуливал не он.

Даже у самого ярого ненавистника покойного команданте Чавеса и всего, что принесла народу Венесуэлы возглавляемая им боливарианская революция, не повернется язык назвать эту страну настолько отсталой и дикой, что прибытие в аэропорт Каракаса иностранца вызывает ажиотаж или хотя бы привлекает повышенное внимание. Но и шастать через здешнюю границу взад-вперед, как через проходной двор, ни у кого не получится. Поэтому, получив уведомление о том, что человек, прибытие которого ожидается буквально со дня на день, может оказаться не тем, за кого себя выдает, соответствующие службы международного аэропорта приняли все необходимые меры к тому, чтобы появление этого загадочного мистера Икс не прошло незамеченным.

Собственно, ничего особенного от пограничной и таможенной служб аэропорта в описываемой ситуации не требовалось. Они продолжали работать в штатном режиме, разве что уделяя чуточку больше внимания проверке багажа и документов пассажиров с иностранными паспортами. Паспортные данные вводились в компьютер, и эта информация немедленно появлялась на мониторе, расположенном в одном из служебных помещений на втором этаже главного пассажирского терминала. На соседний монитор были выведены изображения с видеокамер, установленных на каждом пункте пограничного контроля и таможенного досмотра. В эти жаркие дни начала апреля у мониторов, помимо обычного дежурного наряда службы безопасности аэропорта, неустанно бодрствовали, сменяясь через каждые четыре часа, двое людей в штатском, но с заметной даже издалека военной выправкой.

Эти двое производили тщательный отсев пассажиров, уделяя особое внимание рейсам, прибывшим из Восточной Европы и, в особенности, из России и стран бывшего СССР. Та же картина наблюдалась во всех пунктах пересечения границы – в морских портах, на вокзалах и автомобильных дорогах. Правительственные делегации и группы официальных лиц, прибывающие для налаживания экономического сотрудничества, людей в штатском интересовали мало, тем более что они автоматически попадали в поле зрения компетентных органов, и каждый шаг их членов был известен этим органам так же хорошо, как заинтересованному исследователю известно каждое движение бактерий, беспечно размножающихся в капельке воды на предметном стекле микроскопа.

Зато туристы, особенно неорганизованные, прибывающие самостоятельно, в одиночку или мелкими группами, сразу брались под пристальное наблюдение. Наиболее интересные результаты этого наблюдения доводились до сведения самого генерала Моралеса, который лично принимал решение о целесообразности дальнейшей слежки.

Сеньор Алонзо никогда не увлекался изящной литературой, а к поэзии, особенно иностранной, и вовсе относился с полным равнодушием: даже если бы все эти бумагомараки со всем своим творческим наследием вдруг куда-нибудь исчезли, сеньор Алонзо Моралес этого бы даже не заметил. Тем не менее, имя одного из российских туристов, прибывших этим утром в Венесуэлу через столичный аэропорт, показалось знакомым даже ему. Генерал взял себе за труд навести справки и получил исчерпывающий ответ на свой вопрос много раньше, чем ожидал: его адъютант Карлос, как выяснилось, разбирался в иностранной литературе настолько лучше своего шефа, что с ходу, не задумываясь, объяснил, кто именно прославил только что упомянутое его превосходительством имя.