Плакать старался тихо-тихо. Только изредка постанывал и сморкался в большой носовой платок...

* * *

Одетая Фирочка лежала в большой проходной комнате на диване, сухими глазами смотрела в низкий потолок.

Время от времени надевала очки, вчитывалась в ленинградскую молодежную газетку «Смена»...

...где под большим заголовком была перепечатана из «Комсомольской правды» очень важная для молодежи статья — «Печальный конец погони за длинной бундесмаркой».

Потом, так ничего и не поняв, кроме того, что Леши нет в живых...

... Фирочка снимала очки, откладывала газетку в сторону, в ужасе обхватывала свою седеющую голову руками...

...или зажимала рот ладонями — чтобы не закричать, не завыть...

А в бывшей «детской», в складном кресле-кровати сидела Любовь Абрамовна Лифшиц — бабушка покойного Лешки и еще живого Толика-Натанчика...

Около нее, на старом, вытертом гобеленовом пуфике, примостилась Лида Петрова. Она была в черном свитерочке и черных брючках.

Любовь Абрамовна трясущимися руками перебирала детские фотографии Толика и Леши, показывала их Лидочке...

И пока Лидочка разглядывала старые выцветшие фотографии...

.. Любовь Абрамовна доставала из тумбочки разные забытые мальчишеские «драгоценности» — рогатки, свинцовые «расшибалки», пробитые старые медные монеты, их собственными руками нарисованные карты выдуманных островов и стран, сломанные зажигалки...

Неожиданно из всего этого детского хлама Любовь Абрамовна достала толстый, некрасивый золотой перстень и протянула его Лидочке.

— Что это, Любовь Абрамовна? — спросила Лидочка, удивившись тяжести этого нелепого кольца.

Любовь Абрамовна собралась с силами, откашлялась, ответила прерывисто, с одышкой:

— Перстень... Дедушке Леши и Толика — Натану Моисеевичу... Помнишь его?

— Конечно, — тихо сказала Лидочка.

— Ему на шестидесятилетие наш дружок, покойный Ванечка Лепехин подарил... А Натан даже обручальное то кольцо никогда не носил... И перстень этот надевал только тогда, когда Ваня к нам в гости приходил. Чтобы не обидеть его... А мне все говорил потихоньку: «Пусть этот уродливый кусок золота потом Лешке останется на черный день». Вот, Лидуня, и пришел этот черный день... А Леши и нету... Кому теперь этот перстень? — И Любовь Абрамовна заплакала.

— А теперь — Толику, — сказала Лидочка и вложила в руки Любови Абрамовны тяжелый некрасивый золотой перстень.

— Да, детка... Правильно. Подружка ты моя маленькая... — сквозь слезы улыбнулась Любовь Абрамовна.

Она ласково погладила Лидочку по голове, поцеловала в макушку и положила перстень в тумбочку рядом с креслом-кроватью.

В самом углу двора колонии для несовершеннолетних преступников силами малолетних заключенных...

...шло строительство небольшого молельного дома — типа часовни.

Будущая часовня (или маленькая церквушка) стояла вся в строительных лесах и даже была уже подведена под крышу...

Ни дверей, ни оконных рам не было в полукруглых проемах часовни.

Только неоштукатуренная кирпичная кладка да строительные материалы вокруг навалом — цемент, песок, доски для опалубки...

И техника строительная — электрический цементный смеситель, маленький механический подъемник, станок с циркулярной пилой, распределительный электрощит и кабели, тянущиеся по высоким козлам к далекой трансформаторной будке...

По всему периметру двора колонии, вытоптанного ежедневными построениями, шел высокий забор, затейливо украшенный серпантином колючей проволоки и гирляндами ярких фонарей...

У наспех прикрытого входа в недостроенную часовню стояли два дюжих пацана. У одного в руке была большая совковая лопата, второй поигрывал куском толстого электрического кабеля...

А из будущей часовни доносился рыдающий крик Толика Самошникова и грохот рушащихся внутренних отделочных лесов.

Метрах в десяти от входа, охраняемого двумя пацанами с лопатой и куском кабеля...

...стояла серая бритоголовая толпа осужденных мальчишек — убийц, воров, налетчиков, бродяжек, алкоголиков и наркоманов...

— Ну, чего собрались, сявки? — тихо говорил в толпу пацан с лопатой. — Горя человеческого не видели, что ли?..

* * *

А внутри недостроенной часовни обезумевший Толик тяжелым ломом крушил все вокруг!!!

Он в голос рыдал и с криком, воем и стоном бросался с ломом на все, что ему попадалось под руку!..

В щепки разлетались опоры внутренних отделочных лесов...

...рушились временные перекрытия!..

Будто взрывались бумажные мешки с цементом!..

А потом Толик набросился с ломом на валявшуюся на досках газету «Комсомольская правда» — с той самой статьей про Лешу...

* * *

И рыдающий, полный тоски и горя крик Толика разносился по всем двору колонии и...

...даже достигал открытых начальственных окон штабного корпуса колонии строгого режима...

* * *

Где в кабинете заместителя начальника колонии суетился воспитательский состав. Растерянный и беспомощный.

Кто-то из сейфа уже доставал пистолет...

Кто-то пытался куда-то звонить... А кто-то уже и спрашивал:

— Ну что? Будем вызывать ОМОН?

— Ну подождите вы!.. Подождите!.. Давайте подумаем...

— Тут думай — не думай, а этот Самошников у них в таком авторитете, что они нам за него всю колонию еще до приезда ОМОНа разнесут!!!

Из окна было видно, как из спальных и учебных корпусов к строящейся часовне сбегались заключенные пацаны...

И в это время раздался телефонный звонок.

Замполит схватил трубку:

— Да, да!.. Я! Я, Коля!.. Тут у нас такое!..

— Кто ему эту газетку дал сраную?! — орал в телефонную трубку Лидочкин отец Николай Иванович Петров. — Я же вчера звонил тебе, мудаку, предупреждал же! Просил же тебя!.. Это же твое прямое дело!.. Ты же в этой колонии, в вашей гребаной кузнице преступных кадров, — зам по воспитательной работе! Политрук, извини за выражение, мать твою в душу!.. Просил же как старого друга — проследи, Витя! Не дай пацану вразнос пойти... Амнистия же на носу для малолеток. Сбереги его, блядь! Просил же, Витя, — будь человеком!!! Там ведь вся его семья со вчерашнего дня в осадок выпала от этой статейки ёбаной! Они же думают, что пацан еще ничего не знает про брата... Ну, все... Все, сказал! Кончай там блеять. Не вздумай еще ОМОН вызвать!.. Сейчас я к тебе сам приеду... Чего «как кто»? Как частное лицо, едрена вошь! Как родственник, блядь... Жди!