Донесшийся со двора возглас вывел Мару из задумчивости. По ее молчаливому приказу служанка быстро сдвинула перегородку, и ворвавшийся в комнату горячий ветер разметал по полу пергаменты с заметками Джайкена, позволяющими судить об успешной продаже первых изделий чо-джайнов. Однако невольный досадливый возглас Мары относился не к разлетевшимся документам — мальчик-посыльный проворно кинулся собирать их. Дело было совсем в другом.

Аккуратно подстриженную лужайку за окном пересекала группа воинов во главе с Бантокапи, вид у которого был самый победоносный. Волосы у него торчали слипшимися от пота клочьями, и туника выглядела сильно потрепанной; впрочем, этого и следовало ожидать после тягот долгой — длиной в целую неделю — охоты. И, как обычно, он собирался нанести визит в опочивальню жены после того, как почистит оружие, но до того, как примет ванну. Мара вздохнула. В отсутствие властителя ее дни текли спокойно и размеренно. А теперь в доме опять начнется кавардак.

Когда охотники приблизились, Мара подала знак, и две служанки не без труда помогли ей подняться на ноги. У самой хорошенькой из них — Мисы — даже увлажнились ладони. Мара это заметила и от души посочувствовала девушке. Присутствие нового властителя Акомы не сулило служанкам ничего хорошего: в любой момент он мог затащить какую-нибудь из них к себе в спальню. Но Мару беременность освобождала от этой неприятной повинности. С некоторым злорадством Мара напомнила себе: надо попросить Джайкена, чтобы он купил уродливых рабынь — в следующий раз, когда Бантокапи пошлет его за девушками на невольничий рынок.

Охотники вступили на мощеную дорожку. В присутствии хозяйки они подтянулись и поумерили громкость своих голосов, но впечатление было такое, что доспехи у них бряцают веселее обычного. Они явно были возбуждены, и Бантокапи разделял их воодушевление. От него пахло лесом; на рукавах виднелись пятна высохшей крови. Он взмахнул рукой, как бы желая привлечь внимание жены, а потом указал на что-то у себя за плечом, и вид у него был, как у скульптора, сбрасывающего покрывало с очередного шедевра. Рабы, следовавшие за ним, несли длинный шест, с которого свисало некое подобие пестрого тюка из оранжево-серого меха. Мара высвободилась из рук поддерживающих ее служанок, когда распознала затянутые белой пленкой глаза и оскаленную морду сарката с огромными клыками. Этот смертельно опасный ночной хищник, обитавший в сырых лесах на юго-западе поместья, наводил ужас на пастухов: нидры становились его легкой добычей, а людей саркаты не боялись. Затем Мара заметила, что из плеча зверя торчит стрела, обозначенная зелеными полосками, — стрела властителя. Судя по положению стрелы, можно было легко догадаться, что Бантокапи стоял прямо перед нападающим хищником и уложил того единственным выстрелом из лука. Такой подвиг был впечатляющим. Каковы бы ни были другие свойства натуры Бантокапи, на этот раз он продемонстрировал незаурядную смелость и искусство владения луком.

Переводя взгляд с трофея мужа на его широко улыбающееся лицо, Мара на какое-то мгновение забыла, что этот человек начисто лишен многих благородных склонностей. Он не любил поэзию, если в стихах не содержались непристойности. В музыке его привлекали только низкопробные песенки менестрелей и простонародные танцевальные мелодии; ни на спектакли театра Доо, ни на оперу у него не хватало терпения. В искусстве художников он ценил только те творения, где изображались сражения, борьба на арене или любовные парочки. Но в охоте ему не было равных, и уже не в первый раз Мара пожалела, что Текума все свое отцовское внимание уделял Халеско и Джиро и не позаботился о должном воспитании младшего сына. И при всем презрении, которое она питала к мужу, приходилось признать, что природой были заложены в него и какие-то благие задатки. Если бы в свое время кто-нибудь привил ему манеры и внушил понятия, достойные отпрыска рода Анасати, он мог бы стать значительным человеком.

Впрочем, сожаления Мары продолжались лишь до того мгновения, когда Бантокапи добрался до дома.

Чванство так и распирало его, несколько захмелевшего от вина из ягод тенло, которое он успел выпить на обратном пути. Источая запахи дыма костров, пота и съеденной за завтраком пищи, он прислонился к дверному косяку, и по поданному им знаку рабы сложили тушу сарката к ногам Мары.

— Оставьте нас, — приказал он своим гвардейцам.

Когда воины удалились, он гордо выпрямился, подбоченился и заорал:

— Ну, что скажешь, женушка? Зверюга что надо, верно?

Мара склонила голову, из вежливости скрывая дурноту. От трофея пахло столь же отвратительно, как и от охотника; жужжащие насекомые облепили глаза и влажный язык сарката, а с его шкуры сыпалась грязь на чистый пол, только что натертый воском. Чтобы как можно скорее избавиться от вида убитого животного, а заодно и от удачливого охотника, Мара прибегла к лести:

— Мой повелитель, победа над таким чудовищем — это еще одно свидетельство твоей отваги и искусства. Пастухи с южных пастбищ станут восхвалять тебя от всего сердца, Банто.

Ее супруг ответил с пьяной ухмылкой:

— Да пропади они пропадом, эти вонючие пастухи с их восхвалениями! А вот что я тебе скажу: такая голова будет смотреться… просто лучше некуда… если ее приколотить к стене над письменным столом — там, где сейчас висит это выцветшее знамя.

Мара успела сдержать невольный протест — не стоило лишний раз навлекать на себя ярость Бантокапи. Хотя знамя, о котором он говорил, считалось одной из древнейших реликвий, напоминающих о победах предков, и в течение столетий украшало кабинет властителя Акомы, Бантокапи не утруждал себя заботой о соблюдении традиций. Он изменял все по своему усмотрению, чаще всего движимый извращенно-злорадным стремлением доказать всем и каждому, что правящий господин Акомы — это он, и никто другой. На Мару накатила внезапная волна скорби… ведь только отчаяние заставило ее вступить в этот постылый брак.

— Жена! — хлестнул ее голос Бантокапи. Она очнулась от своих размышлений и смиренно поклонилась, хотя беременность мешала ей сделать это с подобающей грацией. — Я желаю, чтобы из головы сарката изготовили чучело и повесили над моим столом у меня в кабинете. Присмотри, чтобы все было исполнено как следует! А я должен пойти помыться. — Затем, словно неожиданно вспомнив о чем-то, он всмотрелся в полумрак комнаты позади Мары и уставил указующий палец на Мису:

— Эй, девушка, ты пойдешь со мной. Мне требуется кто-нибудь, чтобы помыть спину, а мой слуга прихворнул.

Миловидная служанка отошла от госпожи. Все знали, что ее услуги отнюдь не ограничатся простым намыливанием и ополаскиванием спины. Она покорно последовала за Бантокапи, который круто развернулся и зашагал прочь, оставив на пороге труп животного, убитого по меньшей мере сутки тому назад и уже источающего зловоние. Усилием воли преодолев мгновенно подступившую к горлу тошноту, Мара подозвала мальчика-посыльного, который до этого момента сидел, притаившись, в дальнем уголке: Бантокапи имел обыкновение награждать его увесистыми тычками каждый раз, когда тот просто попадался ему на пути.

— Кедо, пришли сюда двоих рабов из кухни; пусть утащат это в сарай к мяснику. Скажи чучельнику, что ему ведено подготовить голову. Когда он с этим справится, пусть доставит ее в кабинет моего супруга и установит туда, где укажет господин.