Нина кивнула.

— Рогов, ты где, черт тебя дери?! — послышалось из коридора.

Клим поднялся, все еще не отпуская Нининой руки:

— Я люблю тебя, поняла? Ты нужна мне. Сделай все, как я сказал.

— Рогов!

Дверь в каюту распахнулась, и на пороге появился Леша с револьвером в руках:

— Ты совсем сдурел?! Чехи наступают!

— Не ори, — зло бросил Клим.

Они вышли на палубу, где уже построились китайцы.

— Товарищи бойцы! — закричал Леша. — Вам поручается крайне ответственное задание: мы должны эвакуировать ценное имущество, находящееся в городе. Приказываю подойти к делу со всей ответственностью. При успешном выполнении задания отличившиеся будут награждены. Да здравствует мировая революция! А теперь все на погрузку!

Старинный красивый город, прямые улицы. Кругом никого, только изредка проносились небольшие кавалерийские отряды и грузовики. Пахло гарью.

Пухов и казанский комиссар со сросшимися бровями подгоняли китайцев:

— Торопись! Торопись!

По запыленным лбам струился пот; бойцы передавали друг другу фляжки с водой и пили на бегу.

— Куда мы сейчас? — спросил Клим бровястого.

— В банк.

В сумрачном небе что-то завыло, и через секунду раздался взрыв — совсем близко.

— Белые! — завопил Пухов.

— Переведите им, — кинулся к Климу бровястый, — это наши специально обстреливают подходы к банку, чтобы дать нам возможность увезти имущество.

Свернули на Проломную улицу. У большого дома с колоннами стояло несколько подвод. Матросы и красноармейцы бегали взад-вперед. Один из них выронил туго набитый мешок, на мостовую высыпались пятирублевые керенки, но их никто не подбирал.

— Тарасов китайцев привел! — крикнул кто-то. — Пусть принимаются таскать!

В сумрачном вестибюле были навалены ящики. Клим пригляделся: на каждом углем были проставлены надписи: «Госбанк», «Зимний дворец», «Аничков дворец»… Хитрук говорил, что во время немецкого наступления большевики вывезли императорские сокровища из Петрограда куда-то в глубь страны. Неужели в Казань?

Бровястый Тарасов велел китайцам брать по ящику и аккуратно грузить в подошедший трамвай. Клим слышал, как он объяснял Пухову:

— На трамвае проще довезти, пока электричество есть. Рельсы почти к самым пристаням подходят.

Леша угрюмо кивал. Достав из планшета лист бумаги, он написал химическим карандашом: «Мы временно покидаем Казань. Когда вернемся, белых прогоним, а тех, кто помогал им, повесим». Сунул листок за рейку, украшавшую парадную дверь.

Значит, отступление красных — дело решенное. Леша схватился за ящик, попробовал поднять — вены вздулись у него на висках.

— Ну что смотришь? — закричал он на Клима. — Помоги!

Ящик действительно был тяжелый. Вдвоем они дотащили его до трамвая.

— Полезай в вагон и принимай оттуда! — велел Леша.

Клим забрался на подножку.

— Быстрей! Быстрей! — стонал вагоновожатый.

Проход и сиденья были уже полностью заставлены. Тарасов подал Климу тяжелый сверток из мешковины:

— Аккуратнее, там статуя. Ящик развалился, а у нас ни молотка, ни гвоздей, чтобы его починить. Повезем как есть.

Клим пробрался в середину вагона — там еще было свободное место.

Грохнуло так, что он не удержался на ногах. Посыпались стекла. Вагон дернулся и покатил по улице. Клим лежал, распластавшись на ящиках; в зеркале в кабине отражалось безумное лицо вагоновожатого. Трамвай свернул на соседнюю улицу — в конце ее несколько домов стояли, охваченные пламенем. Горело огромное столетнее дерево: вместо листьев — тысячи мелких пляшущих огоньков.

Снова послышался вой снаряда. Удар — трамвай сошел с рельсов и, завалившись набок, въехал в витрину магазина.

Голова гудела, кожу на лбу стянула засохшая кровь. Клим попытался подняться, но острый угол ящика, застрявшего между сиденьями, уперся ему в грудь. Звать на помощь бесполезно — никто не отзывался. Кругом темно — трамвай вошел в здание, как в ножны, только в узком просвете между ящиками краснело зарево пожара.

Клим не знал, сколько прошло времени, прежде чем ему удалось выбраться наружу: наверное, был вечер. Его шатало от перенапряжения, руки были в ссадинах и занозах, страшно хотелось пить. Он заглянул в кабину вагоновожатого — тот был мертв: один из ящиков размозжил ему череп.

Клим протиснулся между крышей трамвая и стеной магазина и осторожно выглянул на улицу. Здание напротив догорало: рушились балки и перекрытия. Летели хлопья пепла, мимо брели окровавленные люди.

Мысли разбегались… Клим попытался вспомнить объяснения масленщика, как найти Шамовскую больницу. Сейчас там наверняка столпотворение… Придется спрашивать у людей, как туда добраться — извозчика не найти. Да и в кармане ни гроша: Клим все отдал Нине.

Деньги! В трамвае перевозили дворцовые сокровища!

Клим забрался обратно в вагон, но ни один из добротно сколоченных ящиков не развалился от удара, а без инструментов ослабевшими от контузии, трясущимися руками нечего было и думать вскрыть их. Издевательство какое-то — иметь вагон драгоценностей и не иметь ни времени, ни сил добраться до них.

Вылезая наружу, Клим увидел зацепившийся за ременную петлю сверток, который ему передал Тарасов. Размотал бечевку и мешковину — это был искусно выполненный бюст сатира с маленькими тупыми рожками над широким лбом. К подставке был приклеен лист бумаги: «Зимний дворец, подарок Александру III от французских промышленников. Серебро».

Клим оторвал бумажку и снова запеленал сатира — скульптура была тяжелой, но ее можно было унести.

До улиц вокруг Проломной долетали развороченные стаканы от снарядов. На глазах Клима один из них снес угол дома, другой сшиб трубу, третий перебил старую березу, и она с треском упала, перегородив дорогу. Шрапнель, как град, стучала по железным крышам; иногда доносились резкие пулеметные очереди. На тротуарах лежали мертвые.

Когда Клим добрался до красного больничного корпуса, в душе уже не осталось ничего, кроме ощущения громадной, заливающей всё беды. Мимо бежали солдаты, матросы, татарские женщины с детьми, муллы в длиннополых халатах, бородатые мужики…

В воротах застряла повозка с красным крестом. Пожилая маленькая монахиня в запачканной рясе и круглых очках совестила белую лошадь:

— Ну что ты встала раскорякой? Люди нас ждут, а ты их подводишь!

В больничном дворе крик, стоны; обезумевшие сестры милосердия в окровавленных фартуках метались с тазами и подносами с инструментом. Раненые лежали прямо на земле, через них перешагивали, как через бревна.