Неожиданная свобода сотворила с ее рассудком что-то странное: до сего времени в голове Айрин царила пустота, а теперь в ней не помещались мысли. Она больше не ощущала горечи или боли; действительность, простиравшаяся вокруг, казалась бесконечной, она поглотила ее и наполнила силами. Деревья были ее руками, трава — волосами, она сливалась с синевой небес, птичьим пением, невесомостью облаков, богатством земли, она видела все, что желала видеть, в том числе — свое будущее. За четыре страшных, черных года душа Айрин выгорела, словно трава под жестоким солнцем; теперь, глотнув свободы, она начала возрождаться.

Ей не изменило чувство осторожности: заслышав стук сапог, позвякивание уздечек и поскрипывание сбруи, она сходила с дороги и укрывалась в лесу. Вскоре лес сделался не таким плотным, стали попадаться поля и фермы.

От иных строений остались только руины, посреди которых торчали печные трубы, напоминавшие огромные гранитные пики, защищавшие ее родной остров. Груды камней были похожи на разрушенные памятники былой славы.

Иногда, поднимаясь на холмы, Айрин видела вспышки огня, белые кольца дыма от взрывов гранат и гаубиц, блеск оружия и слышала яростные крики: где-то по-прежнему шли ожесточенные бои.

Она не имела понятия, сколько времени займет ее путь, между тем начались дожди, по дороге катились потоки воды и грязи. Айрин удалось отыскать в брошенном жилье кое-какую одежду и обувь, что не могло спасти ни от пронизывающего ветра, ни от непрекращающегося ливня. Однако все это казалось таким несущественным по сравнению с теми муками, какие некогда причиняло ей превратившееся в открытую рану сознание или похожая на сгусток боли душа!

И все же она свалилась: сказались недоедание, холод и невероятное напряжение последних дней. Несколько суток Айрин пролежала на заброшенной ферме, слушая, как дождь, не прекращая, барабанит по крыше, а после выползла на дорогу. Она не имела права останавливаться, а потому шла и шла, хотя ей казалось, будто с каждым шагом Темра отодвигается все дальше и дальше, а резкий ветер все сильнее пригибает ослабевшее тело к земле.

В конце января, дав армии отдых, пополнив запасы боеприпасов и продовольствия, обновив обмундирование, Шерман выступил из Саванны на север. Время года не подходило для дальних маршей, и все же войско неумолимо двигалось вперед, двигалось, несмотря на размытые дороги, вязкий грунт, болота, вышедшие из берегов реки, двигалось, волоча с собой артиллерию и груженые фургоны.

За ними следовала стайка легкомысленных пестрых «бабочек», кормившихся на ниве неутоленного телесного голода ожесточенных войной, истосковавшихся по женским прелестям мужчин.

Во время долгого перехода мадам Тайлер умирала со скуки; от нечего делать она наблюдала за дорогой сквозь серую сетку дождя. Пройдет немало времени, прежде чем будет объявлен привал и к ее девочкам наведаются желанные гости.

Всего лишь три года назад мадам Тайлер была одной из многих уличных проституток, а теперь превратилась в «мадам». Война выдала ей щедрый кредит, а предприимчивость окупилась сторицей. Отныне на свете не существовало заносчивых, помешанных на чести южан, а были только жадные, неразборчивые янки и их многотысячная армия, которая набивала ее кошелек.

Мадам Тайлер, прежде известная под кличкой Рыжая Летти, надеялась начать оседлый образ жизни после того, как армия северян достигнет своей цели, а пока она глазела на распутицу, мысленно проклиная зиму и тупое упорство вояк.

Так продолжалось до тех пор, пока ее взгляд не натолкнулся на нечто не то чтобы непривычное в условиях войны, но все же весьма неожиданное.

На обочине дороги лежала женщина. Ее волосы слились с грязью, но выглядывавшие из-под задравшейся юбки жемчужно-белые ноги были похожи на отполированную дождями безупречно ровную слоновую кость. Именно они решили судьбу несчастной: мадам Тайлер велела остановить повозку, сошла на землю и приблизилась к незнакомке.

Полчаса спустя Айрин очнулась внутри повозки благодаря не столько усилиям мадам и девочек, сколько запаху крепкого кофе, от которого дрожали ноздри и перехватывало без того затрудненное дыхание. Этот пьянящий аромат не мог перебить даже божественный запах яичницы с беконом.

Отведав того и другого, Айрин поняла, что ее тело и дух способен воскресить только щедрый идол под земным названием «еда».

Придя в себя, она огляделась. В повозке было тесно от множества ярких вещей, что казалось тем более удивительным, что окружающий мир напоминал линялую тряпку. Снаружи было холодно, как в склепе, а здесь тело обволакивало приятное тепло.

Какая-то вульгарная женщина принялась расспрашивать Айрин, кто она такая.

Айрин ответила, умолчав о цели путешествия, как и о том, где провела последние годы. Выслушав, мадам Тайлер отрезала:

— Поправляйся, но учти, долго даром кормить не буду! Придется принимать мужчин, как и всем моим девочкам!

Поняв, куда она попала, Айрин содрогнулась. Ей вовсе не хотелось оживлять кошмары прошлого, но она заставила себя промолчать. У нее появился шанс выжить. К тому же фургон двигался туда, куда она желала попасть, — в Южную Каролину, к Темре.

Прошла неделя. Хотя ее тело не успело обрести соблазнительных округлостей, зато восстановило часть утраченных сил, и хозяйка сказала, что во время очередного привала Айрин придется взяться за работу.

Это случилось в тот день, когда солнце внезапно выглянуло из-за туч и осветило землю призрачно-слабым, нежно-лимонным светом. Утром была объявлена остановка, а к вечеру к фургону с «девочками» мадам Тайлер потянулись мужчины.

Слышалась беззлобная ругань и грубый смех; в сгущавшейся темноте светились огоньки самокруток. Мужчины разминались в ожидании заслуженного удовольствия, между тем «девочки» торопливо натягивали шелковые чулки, затягивали корсеты, завивали и взбивали волосы, пудрились, румянились и душились.

Айрин не могла понять, к чему все эти старания, если вскоре фургон наводнят запахи дешевого табака, нестиранной одежды и немытых мужских тел? Если к утру каждая из этих женщин будет лежать без сил, будто куль с тряпьем? Если они не будут помнить имен тех, кто обладал их телом, и ни разу не назовут своего — настоящего?

Оставшись одна, Айрин обшарила помещение. И отец, и мать, и священник завещали ей никогда не трогать чужие вещи, но сейчас об этом стоило забыть.

В красном лакированном ридикюле мадам Тайлер нашлась пачка денег, которых Айрин не взяла, а под ворохом белья и платьев — револьвер, который она поспешила спрятать под своим матрасом. Оставалось надеяться, что хозяйка публичного дома на колесах нечасто проверяет свой ненадежный тайник.

Мадам Тайлер велела Айрин накраситься, нарядиться и быть готовой принять «ухажеров».

— Шестеро за ночь. Не думай, это немного, другие девочки обслуживают не менее дюжины мужчин, — жестко произнесла она.

Айрин смотрела, не мигая. Она еще не знала, что отныне далеко не каждый способен вынести ее пристальный беспощадный взор.