Много раз шел Ицхак, наш товарищ, следом за идущими на молитву, пока не приходил к Западной стене, и не стоял, и не восклицал вместе со всеми: «Возблагодарите Господа, ведь Он добр, вечна милость Его», как если бы и он тоже удостоился того милосердия, которое дарит Господь, Благословен Он, соблюдающим его заповеди.

Как прекрасен приход субботы у Западной стены! Эти святые камни, чья святость светила нам в ночи изгнания, принимают на себя добавочную святость субботы — субботы, освящающей святой народ Израиля; и благодаря тому что народ этот будет «помнить и хранить субботу», заслужит он избавление. По памяти или глядя в молитвенник, стоит Ицхак и молится. Иногда душа его тянется к простым и задушевным нигунам митнагедов, а иногда — к хасидским нигунам; то — к воодушевляющим нигунам хасидов, в сердцах которых — страх перед Всевышним, то — к пламенным нигунам хасидов, молитва которых — само пламя огненное. И в каждом ни-гуне и нигуне звучит в сердце Ицхака его собственный нигун, нигун его родного города. В этом возвышенном состоянии духа освобождается Ицхак от своего чувства вины и кажется себе безгрешным ребенком, чистым от всякого порока, как в те давние прежние дни, когда он был мальчиком, таким же, как и все мальчики его города, и святая суббота в Иерусалиме делает его еще чище. Как прекрасен свет милосердия для страждущей души!

4

Но милость эта не вечна, ведь милосердие Всевышнего открывается ненадолго, в особенности для человека, который не заслуживает, чтобы свет милосердия этого светил ему без перерыва. Как бы мы ни старались защищать Ицхака, должны мы сказать, что он был не лучше остальных наших товарищей. Что мы можем еще сказать, все мы ищем добро, да только то, что мы ищем, вовсе не есть истинное добро. Это требует пояснения, и я попробую объяснить.

Когда мы в детстве учили Тору, мы знали, что все, что написано в Торе, вечно. И каждый человек, принадлежавший к нашему народу, стремился только как можно лучше исполнять заповеди и как можно больше делать добрых дел, о которых сказано в Торе. Со временем попали в наши руки другие книги и мы прочитали в них то, о чем не имели представления. Вошло сомнение в наши сердца. А раз уж мы впустили в свой дом сомнение, то начали пренебрегать заповедями. И если выполняли часть из них, делали это, чтобы не возбуждать гнев родителей. Когда же совершили мы алию в Эрец Исраэль и освободились от отцовских уз, сбросили с себя узы Торы. Один сбросил с себя узы из любви к свободе, другой — так как ошибочно полагал, что не требует Бог от него ничего, кроме доброго сердца и добрых дел. А тут нашлись некоторые современные философы, укрепившие нас в наших ошибках своими статьями и исследованиями, в которых они утверждали, что большая часть заповедей не что иное, как порождение изгнания. Каким образом? Когда поняли наши древние мудрецы, что изгнаны мы из нашей страны, начали они опасаться, что уподобимся мы другим народам. Поэтому решили они дать нам множество заповедей, дабы отделить нас от всех других народов, ведь пока народ жил на своей земле, что требовал от нас еврейский пророк? Доброго сердца и добрых дел. Поэтому теперь, когда мы возвращаемся и исчезает опасность ассимиляции, нет уже необходимости в исполнении заповедей, как сказано в Гемаре: «В будущем заповеди отменены будут». Так или подобно этому заблуждались мудрецы нашего времени, а мы следовали за ними. И мы не обратили внимания на то, что прежние времена, когда мы жили на своей земле, уже прошли, а времена Машиаха еще не пришли, и изгнание все еще продолжается.

Идеи эти владели умами современников Ицхака. И Ицхак тоже, хотя и не занимался интеллектуальными изысканиями, нарушил правила и сбросил с себя бремя. Поэтому, если вспыхивал перед ним свет божественного милосердия, то тут же гас. Подобно фонарю: если разобьются его стекла, свет свечи в нем погаснет. Вот стоит Ицхак у Западной стены, и божественный свет сияет в его сердце, но как только возвращается он к себе домой — вновь становится самим собой. В глубокой печали сидит Ицхак. Белая скатерть не расстелена на его столе, и субботняя свеча не освещает его дом. Нет вина для субботнего благословения и нет двух хал. Маленькая лампа горит, как обычно, только во все вечера свет ее ярок, а в субботние вечера — тускл, ведь в субботние вечера глаза еврея больше, чем во все остальные вечера, и потому нуждаются в двойном свете. Вспоминались Ицхаку субботние вечера в отцовском доме. Отец возвращается из синагоги в субботней одежде и благодарит Всевышнего за всю ту милость, что Он оказал ему и окажет ему и всем другим созданиям в будущем; и он встречает эту субботу в благоговении и любви и радости, хотя взял деньги в долг на субботу по его, Ицхака, вине. И как только вспоминал он своего отца, вспоминал все его мучения дома и вне дома, все его метания от кредитора к кредитору, ведь все еще не отдал отец свой долг и платит проценты за проценты. Еще тяжелее положение с братом, брат требует отправить его в Эрец Исраэль, он хочет обрабатывать землю, как Ицхак. И даже отец, который согласился на отъезд своего первенца только затем, чтобы спасти его братьев, дабы те не последовали за ним, просит Ицхака помочь брату совершить алию в Святую Землю, чтобы тот мог обрабатывать ее землю и кормиться от плодов ее, ведь пропала последняя надежда и нет конца нужде. Так что же делать Ицхаку? Писать правду он стыдится, а лгать не хочет.

5

Со временем привык Ицхак к Иерусалиму, и Иерусалим привык к нему. И если днем бьет в голову солнце, прохлада иерусалимских ночей возвращает человека к жизни. Чего стоит только добрый ветер; как только он подует, во всем теле живого существа ощущается легкость и свежесть.

Ицхак — все время в Иерусалиме и знает город и его кварталы. Не найдется ни одного квартала в Иерусалиме, где бы Ицхак не поработал. Здесь — он расписывал стены, а здесь — красил двери; здесь — красил мебель, а здесь — изготавливал вывески для магазинов, как научил его Шимшон Блойкопф. Каждое ремесло связывает мастерового с человеком. Портного — одежда человека, сапожника — его башмаки, парикмахера — волосы на голове человека, и то же самое можно сказать о всех других ремесленниках, о каждом — исходя из его ремесла. Но лучше всего маляру, чье ремесло сводит его сразу с множеством людей одновременно, ведь когда красят стены дома, приходят соседи, ближние и дальние, взглянуть на дело рук мастера. Так Ицхак познакомился с большинством общин: ашкеназов и сефардов, выходцев из Ирака и Туниса, марокканцев и йеменитов, грузин, бухарцев и иранцев, хасидов и митнагедов, образованных людей и представителей средних классов. Иногда Ицхак работает у тех, кто оплакивает разрушение Иерусалима, а иногда работает у тех, кто помогает его разрушать. Иногда он работает один, а иногда нанимает помощника, или же его товарищи зовут его в помощь себе. На одной из праздничных трапез встретился ему тот самый старый маляр, с которым работал Ицхак по приезде в Иерусалим. Старик сильно сдал, но все еще занимался своим ремеслом, так как внук его последовал примеру отца и отправился в Америку ловить свою удачу, а удача не так просто дается в руки, но его мать, и его братья и сестры, и жена его и сын… ведь нечего им есть, и они надеются на него, на старика, и на его руки. Старожилы Иерусалима — странные люди. Люди со всех стран поднимаются и прибывают в Иерусалим, а старожилы Иерусалима покидают Иерусалим. Но Господь, Благословен Он, взыскивает с покидающих город Его и не дает им покоя в другом городе, да только взыскивая с них, он взыскивает и с любящих город Его. Ведь должен был бы такой старик сидеть в бейт мидраше и учить Мишну, а он, наоборот, вынужден еще во много раз тяжелее трудиться.