Берестова секира была у него за поясом сзади… Именно что была – едва он о ней подумал, как чьи-то руки выхватили ее оттуда.

– Теперь повернись.

Берест повернулся. Позади него обнаружились даже два копья, и оба теперь смотрели острыми клювами ему в грудь.

– Лошадь, богам отданную, прямо из святилищ увести задумал? – произнес старший над копейщиками – средовек в свите темной шерсти. – Знаешь, что за такие дела бывает? Вместе с лошадью к Марене пойдешь.

– Это моя лошадь, – обронил Берест.

– Сейчас князю расскажешь, кто ты и чья лошадь. Руки давай.

Ему связали руки и повели вниз с Божьей горы – по той самой дороге, по какой он сюда прибежал ночью после драки. За ночь опять выпал снег, и никто еще до них не запятнал чистейшее белое полотно на дороге. Рыбу кто-то вел сбоку от него, но никто на нее не садился.

– Ты же здесь порезвился, да? – на памятном пустыре спросил старший.

Берест не ответил, но тот не настаивал.

Поднялись по увозу к городу, прошли по улицам до княжьего двора. Здесь Берест успел побывать только раз или два. Дымила поварня, сновала челядь. Берест думал, что князь так рано не встает, придется ждать до света – если не до полудня. Но его почти сразу провели в гридницу. Здесь только расставляли столы для завтрака гридей, челядинки носили в корзинах хлеб и раскладывали на длинных деревянных блюдах. Челядины разводили огонь в двух очагах, дым шел вверх, под кровлю, и тянулся к оконцам. Девка размешивала в лохани жидкое тесто для блинов.

– Стань здесь, – старший указал ему место возле дверей.

Берест остался ждать, глядя на суету служанок. Страха особого не было – мало ли он перебоялся разных страхов за это время? Совсем недолгое, если подумать. Девки еще лен сушили после мочки, когда все это началось… когда Маломир и Ольга киевская съехались к Малину, а наутро он нашел на лугу полсотни трупов… Если подумать, тот Берест, каким он прожил свои восемнадцать лет перед этим, умер в тот самый миг, когда он увидел это все, осознал, что случилось. Когда его стошнило – вот это и была его смерть. Он только не понял. Думаешь ведь, что смерть – она какая-то другая… что гром грянет с молнией, тучи в небе сомкнутся, земля-матушка содрогнется от ужаса, Марена явится тебе въяве, от земли до неба ростом…

– Оглох! Иди! – Его подтолкнули древком копья. – Князь тебя зовет, чащоба!

Берест очнулся и вскинул глаза. На княжьем престоле появился Етон – сидел, скорчившись среди подушек, похожий на лесовика на гнилом пне. Кривой нос, седые волосы, брови внешним концом будто обнимают морщинистые веки. Кажется, лицо в такой глубокой старости зарастает шерстью, уподобляя человека его пращуру-зверю.

Берест сделал несколько шагов вперед.

– Ближе подойди! – приказал Етон. – А то не услышу тебя.

Еще шагнув, Берест оказался возле ступенек престола. Етон и правда был очень чудной, похожий на огромного паука. Будто тело его с годами усохло, а кости перестали в нем помещаться и скрючились. Даже шея искривилась. Блеклые глаза под морщинистыми веками смотрели пристально и безо всякого удивления.

– Говорят, лошадь хотел у Марены свести?

– Это моя лошадь, – повторил Берест. – Я сюда на ней приехал. И Красила мне ее привел.

К престолу подошел тот десятский в темной свите – в тепле гридницы он ее распахнул – и положил на ступеньку перед Етоном Берестову секиру.

– А ну! – Етон сделал знак, чтобы поднесли поближе. – Поди ж ты! – Он провел сухими пальцами по насечке, по дубовому чехлу на лезвии, по резьбе елового древка. – Это ж откуда у тебя такая? Не говори, что батька сковал, не поверю.

– С бою взял, – буркнул Берест, не особенно ожидая, что ему поверят в этом. Он и сам, лучше узнав киян, стал сильнее дивиться своей тогдашней удаче. – Когда русы Малин разоряли и гумно подожгли.

– И за то ты тех русов у Путилина двора дожидался, будто волк в ночи?

– Это они – волки. А мне покон велит за родню мстить.

– Отважный какой!

Етон помолчал, рассматривая парня. Не красавец, но собой приглядный, и лицо смышленое. Вид истомленный, но упрямый. И страха в нем особо не заметно. Что сбежавший от русов бойкий древлянин сидит на Божьей горе, князь знал с того самого дня, как его обнаружила там Бегляна. Старуха жалела парня, на беду свою нажившего врага в киевском воеводе, но хозяином города и святилища был Етон, и она не посмела скрыть от него единственного со стороны древлян живого участника той драки. Ведь в первую голову за убийство чужака отвечает старейшина той земли, на какую упало тело, а это он – Етон.

Но князь не спешил. Кияне и так получили четыре деревские головы за одну свою, будет с них. Опомнившись от возмущения и удивления, Етон сообразил: Мистина взял с него клятву молчать, а сам никаких клятв ему не дал. Даже в том, что его рассказ о сватовстве между Ольгой киевской и Оттоном германским – правда. Уж не дурачат ли его на старости лет?

– Ты, отроче, при князе вашем, Володиславе, давно состоишь? – наконец Етон прервал молчание.

– Да я не состою при нем. Он предлагал мне остаться, обещал воли не лишать, да я к Миляю в дружину пошел. Я не холоп, чего мне при князе тереться? Я русов бить хотел.

– Миляй – это воевода ваш лесной? Что мешок с горностаями взял?

– Долгай ту лошадь взял… а так да, Миляй был у нас старшим.

– Князь вам про горностаев поведал?

– Ну… – Берест с трудом вспоминал теперь, от кого и когда об этом узнал. – Вначале князь, да.

– Когда?

– Я ему Ингорев меч привез… Он после этого, как меч народу показал, завел разговор, что еще мечи привезут.

– Ты привез? – Об этом Етон слышал впервые. – А сказал ваш боярин, будто Тетерев-река принесла.

– Ну, почти так…

– Давай сказывай, – с любопытством, будто ему долгим вечером посулили занятную байку, велел Етон.

Берест начал рассказывать, как к нему попал Ингорев меч. Про Рощуки, а заодно и как его занесло в Рощуки. Про первый его бой с русами у брода через Тетерев – неудачный. Про Малин. Но это все Етон слушал не слишком внимательно, похоже, думая о своем. Потом спросил:

– Стало быть, Володислав давненько знал, что горностаев сюда из Киева повезут, а от саксов – мечи?

– Вроде так. С лета еще.

– С лета… Вот ведь змей лукавый! – с досадой прошипел Етон и сжал кулак на подлокотнике. – Да и я тоже хорош, дурень старый…

Если все затевалось в то время, пока Ингорь киевский был жив, то его жена не могла искать нового мужа и слать другому властителю «белых куниц». Но после того как Ингорь погиб, торговая сделка могла обрести новый смысл. И если кто-то знает об этом, то один только Мистина. Он был как раз тем человеком, который мог и знать правду, не известную больше никому, и выдумать байку, чтобы провести старого дурака.