– Не напасешься витязей – за каждую голову змееву дорого платить приходится… – вздохнул Красила. – За Ингореву – полсотней… да оружника одного – четырьмя.

– Ты свою хоть сбереги. Если и ты сгинешь – кто с нашим князем останется? Я уж не верю, что Миляй жив… – мрачно добавил Берест.

Приглядевшись к Мистине и его людям поближе, он теперь понимал: не миром они своих лошадей и горностаев вернули.

– Да уж… За честь и правду жизнь поставить не беда, а вот даром волкам бросить… Ох! Деды-деды… Ты сиди пока тихо, – Красила встал и надел шапку, – а я поразмыслю и тебе дам знать.

Из двери Берест видел, как Бегляна разожгла огонь на камнях перед Перуном, как Красила передал ей хлеб и мясо для богов. Долго говорил что-то, глядя в неподвижные лики идолов… Объяснялся перед теми, кто над ним старшие.

Уже в сумерках задремавшего Береста привел в чувство знакомый звук – ржанье Рыбы. Потряс головой: приснилось, что ли? Выглянул из двери клети. И правда, Рыба! Знакомая серая лошадь была привязана у клетушки, а Красила тихо толковал о чем-то с Бегляной возле вымостки. Больше никого на площадке Божьей горы не было. Берест вышел, погладил Рыбу по морде, прижался к ней лицом. Теперь даже эта лошадь казалась другом, поминком от прежней мирной жизни. Хотя давным-давно он должен был вернуть ее Ладовеку. «Световекову внуку лошадь мою доверю…»

Что лошадь! Он самого себя-то не может вернуть в прежнее стойло. Сгорело оно…

Шел мелкий снег, наполнял замерзшие ямки следов, будто чаши – белой крупной мукой.

Поговорив со старухой, Красила подошел к Бересту и кивнул на дверь. Отрок вернулся в клеть, боярин вошел за ним.

– Вот что надумали мы, – Красила сел и положил ладони на колени, будто подводя итог раздумьям. – Погибать ни за что нам не с руки. Да и тебя выдавать – жалко, все же наш отрок, деревский. И вот что. Уедем мы отсюда тайком. Нынче же ночью. К утру до Случи доберемся, а там в лодки сядем свои. Вниз по реке живо до Припяти домчимся, а там уж почти дома. Да тебя с собой не могу взять: за домом нашим русы приглядывают. Не прячутся даже. Увидят – сам смекаешь.

– И как же?

Сколь ни готов был Берест ответить за вину, остаться одному, когда свои уезжают…

– А ты еще денька три-четыре обожди, пока все утихнет. Авось и русы уедут, а тогда кому ты здесь нужен будешь?

– И как же я потом?

– Я тебе Рыбу твою привел. Будто бы богам в дар, старуха согласилась, пусть постоит пока. Хорошо, старуха добрая попалась. А там ты кобылу возьмешь, да и скачи. Хоть за нами к Случи, хоть по Моравской дороге. Отсюда бы выбраться живым, да и слава богам.

– А за благоволенье такое вы вторую кобылу богам-то поднесли бы, шелопуты! – сказала от двери Бегляна.

* * *

Мистина вошел, так широко улыбаясь, что Лют привстал. А Мистина свистнул оружничему:

– Всем скажи – собираемся. Уезжаем.

– Куда? – удивился Лют.

– Домой. В Киев.

– А как же…

– Не будет поля. Сбежали древляне.

– Сбежали?

– Собрали пожитки, к полуночи вышли, взяли лошадей, по двое сели и уехали к Случи.

– А наши что? Стерегли же…

– Ночью Истуга прибежал, мне рассказал. А утром уж Етону довели. Я у него сейчас был – он спрашивал, хочу ли я, чтобы за ними погоню снарядили.

– А ты?

– А я, – Мистина наклонился к лицу брата, – сказал: да пошли они в тур! Пусть проваливают к Ящеру в зубы! Была мне забота их ловить!

– Когда едем? – К ним подошел Альв.

– Завтра на заре. Припасов сегодня возьмем, и больше ждать нечего. О боги, как же я хочу домой! – Мистина потянулся во весь свой рост, почти доставая поднятыми руками до балок кровли.

Лют проследил за ним с завистью: брат возвышался среди собственной дружины почти на голову. Даже отца превосходил. Говорят, его мать была для женщины высокого роста – вот и сказалось.

«По жене соскучился?» – хотел было пошутить Лют, но прикусил язык. Сосредоточенная решимость в глазах Мистины была нацелена на что-то более далекое, чем собственный дом и семья.

– А ты пока иди с Радаем простись, – Мистина взглянул на него. – От меня поклон передай. С ним нам ссориться не с руки. Да и пригодится еще – не в последний раз мы здесь.

Лют слегка нахмурил брови. Что Радай непричастен к делу, Мистина уже выяснил. О Томилице никто речь не заводил, но Лют с тех пор не раз думал: знала она или не знала? Ведь ее мужа убили гриди Ингвара – а из них здесь, в дружине Мистины, почти десяток есть. Ашвид погиб, будучи во вражде с Мистиной, виновен в похищении Уты и детей. Прямой вины Мистины в гибели Ашвида не было, его люди тогда остались в стороне. Родовой долг напрямую не вынуждал Радая искать мести за зятя. Но как знать, что творится в голове у молодой вдовы? Может, ей-то понадобился виноватый? Весь Плеснеск который день толкует о мести Эльги за Ингвара – с ужасом и восхищением. Не вздумала ли Томилица взять ее за пример?

Люта позабавила бы отвага женки – не будь на кону его собственная голова и не поверь он перед этим, что эта женка на него положила глаз. Неужели только завлекала этими робкими улыбками и зовущими взглядами… как Эльга Маломира притворным согласием обсудить сватовство?

Встретили его только Радай с женой. Томилицы не было. Спрашивать о ней Лют не собирался – была охота! Встревоженный Радай суетился, пытаясь показать дружбу к киянам. Зная далеко не все, он тем не менее был напуган опасностью дел и связей, к которым прикоснулся только с краешку.

И лишь когда Лют, уже простившись, вышел – Сигват впереди, Искрец, поставленный вместо Сварта, сзади, – на углу избы показалась женщина и помахала ему ладонями перед грудью. Не то пыталась привлечь внимание, не то показать, что руки пусты.

– Свенельдич! – вполголоса выдохнула она. – Не уходи. Погоди чуточку.

– Ну? – Лют шагнул к ней. Лицо его казалось надменным, и за этой надменностью угадывалась скрытая обида. – Что скажешь?

– Не уходи так, поговори со мной! – Томилица прижала руки к груди, потом поманила его к себе, показывая за угол, где их не было бы видно со двора.

И не успел Лют решить, стоит ли идти, как Сигват скользнул вперед со скрамом в руке. Исчез за углом. Показался, кивнул и снова исчез.

Лют последовал за Томилицей, подавляя улыбку. Его что, теперь и до постели будут провожать?

Но в закуте между стеной избы и тыном Сигвата не было – нес дозор за следующим углом.

– Что ты так глядишь на меня, будто туча черная! – горячо зашептала Томилица, придвинувшись ближе к Люту и умоляюще сжав руки. – Тебе сказали, будто с нашего двора зовут, да? Человек твоего брата приходил – Альв, да? Он рассказывал…

– Мне сказали, – Лют сжал обе ее руки и притиснул женщину к стене избы, как будто распял. В глазах ее появился испуг, но она молчала и не противилась. – Сказали, будто ты меня к себе позвала и измену тех двоих, Рыскуна и Требини, открыть обещала.