– Ну, там были не только письма, – напомнил Казимир. – Были же еще показания Нелидова и горничной. Правда, юноше его признание вины не пошло на пользу, потому что его все равно осудили. Но горничную отпустили – все-таки подневольный человек.

– Интересно, что теперь будет с Левассёром? – машинально спросила Амалия. В глубине души она была немного рассержена, что недооценила этого малого с худым невыразительным лицом.

– О, прокурор наверняка станет звездой! – отозвался неугомонный дядюшка. – Уже сейчас все забыли о Тумановой и говорят только о нем. Ты же сама знаешь, племянница, что никто не любит проигравших…

Пока Амалия в кругу семьи обсуждала процесс, закончившийся сенсацией, министр внутренних дел довольно кисло размышлял о том, что ему придется вскоре отправиться в отставку, раз он не сумел добиться такого пустяка, как мягкое наказание для русских. Но кто мог ожидать, что этот недотепа Левассёр проявит такое рвение, а присяжные покорно пойдут у него на поводу?

– Вы далеко пойдете, молодой человек, – сказал прокурору после процесса расстроенный министр. И не удержался от чисто человеческого желания подпустить шпильку: – Может быть, даже дальше, чем стоило бы…

Замкнутый и непроницаемый, как сфинкс, прокурор спокойно посмотрел на министра своими серыми холодноватыми глазами и заметил:

– Тем не менее нам удалось показать всей Европе, что мы не оказываем снисхождения преступникам только потому, что те приехали из другой страны. И, я уверен, нас будут уважать еще больше.

«Гм… а у этого малого политический склад ума… – помыслил заинтригованный министр. – В какой-то степени он, конечно, прав. И вообще, нечего было убивать графа у нас. Убили бы где-нибудь в своей России, если уж им так приспичило… Да, надо напирать на то, что мы обязаны быть беспристрастными. Возможно, так мне и отставки удастся избежать…»

И, вмиг сделавшись чрезвычайно обходительным, министр пригласил многообещающего прокурора к себе на обед.

Разумеется, Урусов вовсе не собирался сдаваться. Защита обвиняемых предприняла шаги для пересмотра приговора, пытаясь смягчить его, но все они разбились о письменное интервью брата убитого, которое тот дал прессе. Кашляя кровью и находясь при последнем издыхании, Анатолий Ковалевский заявил, что считает приговор справедливым, а позицию русских властей, которые всячески пытались вызволить своих подданных, – отвратительной. «Если бы наше правительство заботилось о приличных людях так, как оно заботится об убийцах, то в России уже давно наступил бы золотой век!» – патетически восклицал Ковалевский-младший.

Итак, незадолго до Нового года стало окончательно ясно, что приговор не подлежит пересмотру и вскоре будет приведен в исполнение.

За неделю до Рождества один из знакомых Амалии устроил званый вечер, и на нем баронесса Корф столкнулась с двумя людьми, которые имели отношение к делу Тумановой, – с бывшей женой убитого, одетой в глухое черное платье, и с месье Фернаном Левассёром, который казался невозмутимым, как обычно. Сейчас прокурор был занят уже другим шумным процессом, и, судя по тому, как он повел дело, подсудимому тоже грозило самое серьезное наказание.

– Вероятно, вас можно уже поздравить? – полушутя-полусерьезно спросил молодого законника хозяин дома.

Левассёр слегка поморщился.

– На мой взгляд, гибель человека, пусть даже отъявленного негодяя, не является поводом для поздравлений. Кроме того, я всего лишь делаю свое дело.

Тут хозяин отвлекся на другого гостя, а Амалия получила возможность вставить:

– Однако вам не всегда сопутствовала удача, насколько мне известно.

Прокурор обернулся, смерил холодным взглядом красивую даму неопределенного (как он сказал себе) возраста и позволил себе скупое подобие улыбки.

– Я не признаю удачу как таковую, сударыня. Есть только упорный труд – либо стечение обстоятельств. Но последнее случается слишком редко, и глуп будет тот, кто станет на него рассчитывать.

– Однако вы все же проиграли в свое время два процесса. Или, может быть, вы хотели их проиграть? Например, потому, что не были уверены в виновности подсудимых?

Левассёр еще не вполне научился владеть собой, и по тому, как сверкнули его стальные глаза, баронесса поняла, что попала в точку.

– Я так и думала, – сказала она после паузы. – Один ваш знакомый дал мне понять, что вы человек с идеями.

– Кто же это? – быстро спросил Левассёр.

– Гюстав Ансеваль.

– Да, помню, он был в числе свидетелей. Гюстав ничуть не изменился, по-прежнему плывет по течению, приноравливаясь к обстоятельствам. Иногда барахтается, но чаще всего выплывает.

Даже тон молодого человека был типичным тоном прокурора. Он не обвинял своего бывшего одноклассника, но у собеседника поневоле складывалось именно такое впечатление.

– А вы предпочитаете направлять поток, верно? – спросила Амалия.

– Насколько это в моих силах. Я с детства усвоил, что правосудие – нечто не абстрактное, а вполне конкретное. Но у разных дел – разные обстоятельства. Человек может убить, защищая свою жизнь, или убить из-за денег, а то и вообще просто так. Самое главное – быть справедливым, иначе правосудие теряет всякий смысл. Женщина, которая убивает, защищая жизнь ребенка, не должна наказываться так же, как Мария Туманова. Когда я добился смертной казни для последней и ее сообщников, пресса решила, что я просто увидел прекрасный повод отличиться, а предыдущие незначительные процессы мне его не давали. Вздор! Я отправил бы эту мадам на плаху, будь даже она простой белошвейкой, которая решила поживиться на убийстве своего любовника.

Действительно, молодой, бесцветный с виду прокурор, на которого в толпе никто не обратил бы внимания, был человеком идеи. И Амалия не могла не признаться себе, что рядом с ним ей стало вдруг малость неуютно.

– Полагаю, в деле Тумановой вам непросто было добиться своей цели, – сказала баронесса. – Очень многое было против вас, не говоря уже о том, что один из обвиняемых сам прекрасно разбирается в юриспруденции.

– Нет, уверяю вас, все прошло как по маслу, – покачал головой прокурор. И снизошел до небольшого признания: – Публика до сих пор не удосужилась заметить, что самые важные – дни непосредственно перед вынесением приговора. Когда процесс тянется долго, присяжные забывают, что было в начале. Запоминаются только последние впечатления, и они же оказывают влияние на приговор. Как только в моем распоряжении оказались письма Ковалевского, я сразу понял, что подсудимым не уйти от возмездия. Защитники лгали и изворачивались, изображая жертву исчадием ада, но любой, прослушав его письма, понял бы: тот был самым обыкновенным человеком, который имел несчастье влюбиться в ужасную женщину. И все сразу же становилось на свои места. Если Туманова тяготилась его любовью, ей следовало просто перестать с ним встречаться. Но вместо этого мадам разработала хладнокровный план, разыграла комедию, чтобы убедить его застраховать свою жизнь в ее пользу, и подговорила ненужного ей дурачка убить графа.