– Вы знаете его? – спросила Эля.

Женщины оглядели Элю и ничего не сказали. Эля знала и знает – женщины ее не любят, никакие, ни молодые, ни старые, ни красивые, ни менее красивые. Что-то в ней есть очень раздражающее. Преподавательницы отошли, а Эля прочитала регалии председателя – Э. Рушайтис, оперный певец, профессор Музыкальной академии Латвии и почетный профессор Академии музыки в Торонто.

Хотела посмотреть в Интернете, кто он и что, достала телефон, подумала и не стала. А смысл? Тем более если он не любит русских, а наверняка именно это имели в виду женщины, и из музыкальных стилей предпочитает только джаз, хотя сам поет или пел в опере.

Эля поет на конкурсе португальское фадо – народную песню со сложными голосовыми фиоритурами, но к джазу это не имеет никакого отношения. Джаз по происхождению – тоже фольклор, но совершенно другого народа, другой расы, корни которой уходят в какое-то другое человечество, которое пело и плясало, и так и общалось – друг с другом, с космосом, с духами предков, камней, деревьев – через мелодию, ритмы, они были пропитаны этими ритмами, они любили придумывать несложную мелодию, потом ее ломать, рассыпать на отдельные кусочки, разбрасывать эти кусочки, чтобы совсем забыть про целое, а потом опять – ловко, виртуозно собирать эту мелодию. Это умение у них в плоти. Они умеют рычать, хрипеть, как тигры и львы, петь тонко и высоко, как птицы, там, где уже не поет человек, они умеют слышать ритм и мелодию во всем.

Соревноваться с ними в этом умении бесполезно, так же как с цыганами, горцами – у них поет весь организм, они по-другому созданы, свои песни они поют лучше. Сколько бы ты ни играл ритм дождя, дождь сыграет его лучше – сложный, то замедляющийся, то убыстряющийся, то налетающий шквалом, то еле-еле капающий…

Эля оглянулась – а где же ее друг?

Митя шел, тоже оглядываясь, очки почему-то не надел, в руках у него была сумка, костюм в чехле, он по-прежнему разговаривал с отцом. Неужели все это время они проговорили? И ведь находятся у них темы…

– Понял, батя, сделаю… – Митя кивнул Эле, хотел пройти мимо, но она покрутила пальцем у виска и показала ему, чтобы он остановился. – Понял, все будет, как обещал. Не переживай. Мы с тобой им покажем, да! Целую. Люблю, да. Люблю тебя. Матери тоже привет передай. Позвоню сразу после того, как сыграю.

– Мить… – Эля с ужасом смотрела на своего друга. – А на чем ты сыграешь?

– В смысле?

– Митя, где твоя виолончель?

– Виолончель? – Митя оглянулся, в растерянности огляделся, посмотрел на свои руки. В одной руке были все вещи, в другой – телефон. – Черт…

– Ты останавливался где-то?

– Не помню.

– А из номера ты ее взял?

Эля попыталась вспомнить, была ли у мальчика виолончель, когда они встретились у крыльца гостиницы. Кажется, нет.

– Я сейчас! Ты жди меня, без меня не пой, ладно?

– Митя, ну что ты как маленький совсем…

– Я – не маленький! – мгновенно вспыхнул Митя. – Я просто… Я готовился… Я отцу обещал…

– Обещал, обещал, молодец! Беги уже, я пойду, предупрежу, чтобы нас передвинули.

– А можно?

– Не знаю, наверно, можно. Скажу, мой товарищ голову забыл, пошел за ней в гостиницу.

– Ага, я мигом…

Растерянный Митя, не наглый, не грубый, был похож на того мальчика, который так понравился когда-то Эле. Грубый на самом деле тоже был похож, только когда эта грубость не была обращена на нее саму. Но не договоришься ведь – ты будь грубым с остальными, будь мачо, будь альфа-самцом, а со мной становись зайкой, милым лохматым спаниелем, воспитанным, дружелюбным.

Эля посмотрела, как Митя убежал в сторону гостиницы, только вздохнула. Ну и как он будет играть после такой пробежки? Плохо? Или очень плохо?

Она заглянула в зал, в темноте жюри видно не было. На сцене пела девушка, пела хорошо, на американский лад, песню без начала и конца, без определенной мелодии. Оценки… Эля увидела, как подняли таблички с оценками, ведущий их озвучил – десять, десять, одиннадцать, десять, двенадцать… Максимум – двенадцать. Надо быть готовым, что придется стоять на сцене с улыбкой и смотреть, как тебе ставят оценку, как в школе… Троечку… Почему тройку? Может быть, вообще двойку. Или все же пятерку…

Эля, обычно достаточно уверенная в себе, сейчас почему-то испытывала непривычное волнение и страх. Не из-за того, что это большой международный конкурс, все равно – не Евровидение и не конкурс Чайковского. Волнение было неправильное, связанное с Митей, она это понимала.

Эля решила больше не смотреть выступления других конкурсантов, подошла к организатору, попросила, чтобы их выступление перенесли на несколько номеров позже, с большим трудом уговорила.

Она отошла подальше от зала, стала распеваться. Очень некстати сюда же в коридор завернула и Ольга Ивановна со своим ансамблем. Эля знала, что они выступают гораздо позже, после вокалистов. Но Ольга Ивановна привела детей заранее.

– А! – Ольга Ивановна увидела ее. – И мы тут как тут! А где же твой друг? Не выспался, не пришел еще? А не выспался – почему? – Ольга Ивановна зло засмеялась.

Эля постаралась пропустить мимо ушей колкий тон преподавательницы. Может быть, она так говорит, потому что ей не нравится погода в Юрмале, или вообще ничего не нравится, или она волнуется…

– Вообще, знаешь, Теплакова, мы-то ладно, нам просто в Европу поехать интересно, показать им, как надо детей учить классической музыке, хотя здесь это никому не нужно, фестиваль попсовым оказался, ты видишь, поют черт-те что. Ну а ты-то куда поперлась со своим голосом? И что Елена Самуиловна думала? Ей-то зачем это надо, эти дипломы? Тебе надо на оперные фестивали ездить, а не сюда. Все равно ничего не дадут, это раз. И… – Ольга Ивановна подумала. – И… – Ничего не придумав, она закричала на ученика: – Прокофьев, на стену не лезь! Кто мыть будет стену от твоих ботинок, а? Вот звери какие!..

– Кто? – ужаснулась Эля. Знали бы родители, что говорит Ольга Ивановна про их детей, не отпустили бы, наверное.

– Да вон, смотри! – Ольга Ивановна показала на ансамбль в национальных костюмах. – Иди, скажи им, чтобы так не гоготали. Я настраиваюсь на выступление, мне мешает.

Эля побыстрее отошла от нервной преподавательницы. Обернувшись, она с удивлением увидела, как та с милой улыбкой посылала воздушные поцелуи какому-то горцу, который выплясывал на месте, развернувшись прямо на нее.

Митя примчался так быстро, что они могли бы и не передвигать свой номер.

– Отдышись и пройдем разок, – попросила Эля.

– Сама отдышись! – буркнул Митя. – Да, батя… – схватил он телефон. – Да, успел. Хорошо… А в начале как тогда играть? Хорошо… Помню… Да… Ищи, есть трансляция в Интернете, ищи-ищи, найдешь, ты же у меня молодец…

– Митя, пожалуйста, можно, ты на секунду оторвешься от отца и вернешься ко мне, а потом ты будешь с ним всю оставшуюся жизнь. Можно так, а?