«Пара», – грустно подумала Леля, вспомнив о пресловутой лебединой верности.

Впрочем, грустить было не время. Она посмотрела на часы и заторопилась в палату. Муж еще спал, и лицо его было спокойно. Она села на стул у кровати и стала на него смотреть.

Родной. Именно это слово первым образовалось в голове: родной. Родной до боли. Сколько лет вместе, господи! Бедный! Что ему предстоит? Пока не знает никто.

Родной, бедный, любимый, самый близкий. Любимый и самый близкий? Так ли? Да какая разница! Вот же она дура! Да разве в эти минуты можно вспоминать старые обиды?

Прожита жизнь – ну или почти прожита. Ей, Леле, в следующем году, между прочим… Да, пятьдесят! Но хватит о грустном! С Виктором они вместе уже почти тридцать лет!

Да, всякое было: и взаимные обиды, и недовольство друг другом. И куча претензий. И эта их отдаленность в последние годы…

Но была и общая молодость, и кипящая страсть, и общий ребенок! Была же любовь! Да, конечно, была!

При чем тут обиды? Когда-то Леле очень хотелось, чтобы муж… Ну, соответствовал, в общем. Ей. Ее статусу, положению. Поддерживал ее и во всем с ней соглашался. Чтобы восторгался ею, гордился. Чтобы они были на равных – равным легче друг друга понять. Чтобы и у него было дело, ради которого он стал успешным – модное слово. Успешные люди становятся терпеливее и добрее друг к другу. И ценят чужие успехи. Именно так: не завидуют, ценят.

А Виктор… Он к этому совсем не стремился. Говорил, что ему хватает. Правда – ему всего и хватало, потому что Леля всю жизнь делала так, чтоб им хватало!

Он слегка разочаровывал ее, да. А иногда и совсем не слегка. И она, наверное, тоже разочаровывала его – не без этого.

Иногда Леля думала: «А ведь ему, наверное, тоже была нужна не такая женщина. Может, чуть мягче, чуть менее амбициозная».

Но она такая, как есть. И он таков, как получился. У них семья, дочь. Общий дом. Тридцать лет за спиной. Ничего себе, а? И прожили они эти тридцать лет совсем неплохо, ведь правда?

И секс у них был горячий и страстный. Так часто бывает? Вот именно – редко! А то, что с возрастом все поутихло – так это нормально, она понимает. Виктор никогда не давал повода усомниться в его верности. Чистоплотный человек, не гуляка. Никогда она его не ревновала. Не ходил налево от душевной и прочей лености?

Отцом, кстати, он был хорошим, к тому же не зануда и не нытик. Образованный, любил книги, классическую музыку. В начале их семейной жизни водил ее в зал Чайковского. Она, конечно, ходила. Но ей было невообразимо скучно: под эту музыку она засыпала, прикрывалась ладонью, чтобы сдержать зевок. Он это понял и стал ходить на концерты один. Подтрунивая над ней:

– Ну что? Сегодня будешь спать дома?

Виктор никогда ей не был защитой – это чистая правда. Но ведь и не предавал? А его отстранение от всех ее дел… Нет, не предательство – это его отношение.

И еще – он ее никогда не пожалел, не прижал, не обнял, не погладил по голове: «Бедная ты моя девочка! Очень устала?»

Однажды, когда она его попрекнула, он обронил: «Жалеть тебя? Ну ты рассмешила! Ты же у нас танкер «Дербент»! Ледокол «Ленин»! Как можно тебя жалеть, Лель! Просто смешно!»

А вот ей смешно не было. Совсем не было смешно тогда, в очередную черную полосу.

Ладно, и это проехали.

Близкий, родной, любимый, несчастный.

Сердце рвалось от жалости. И что – разбираться и пытаться понять, где любовь, где привычка? Какая разница, когда все вот так получилось? Жизнь почти прожита, изменений она не ждет и не хочет. А то, что человек этот ей дорог, – об этом нечего говорить! Он ей и муж, и сын, и брат. Вот так. А своих не сдают и не бросают, вспомнила дедово: «С Дона выдачи нет!» Вот именно, нет!

И она будет биться – до последнего, победного конца, до долгожданной белой полосы! Она так привыкла. И к тому, что жизнь полосатая, привыкла. И знает точно: за черной придет белая. И это не наивность. Она большая девочка, все понимает. Трудно быть бойцом и борцом? Трудно, да. Но свою непростую жизнь она бы не променяла ни на какую другую – не по ее характеру другая жизнь.

А кто кого, мы еще посмотрим. Полосатая, мать твою… Все про тебя знаю, ага.

– Прорвемся, Витенька! – прошептала она. – Я тебе обещаю!

К вечеру безумно захотелось спать, но в гостиницу она не пошла – не хотела оставлять мужа. Простились почти к девяти, когда вежливая и сухая медсестра попросила Лелю покинуть палату.

Она поцеловала мужа и подержала его руку в своей. Он кашлянул, чтобы скрыть срывающийся голос, и отвернулся. А она почувствовала, как мелко дрожат его руки.

Номер в отельчике при больнице, где обычно останавливались родственники и сопровождающие, был небольшой и очень казенный. Конечно, со всеми удобствами. И даже с российским телевизионным каналом.

Леля сделала себе крепкого чаю, положила в него три куска сахару, вспомнив, что за весь день только выпила кофе и съела кусок пирога. В сумке оказалась помятая шоколадная конфета «А ну-ка, отними!». Откуда, она не вспомнила, но съела с удовольствием, как и слегка подсохший мандарин, брошенный в сумку примерно неделю назад. Дел в Москве собралось так много, что поесть было некогда – так и перебивалась мандаринами и бананами, в спешке прихваченными из дома.

Леля включила телевизор, но довольно быстро уснула под какие-то пустые разговоры, под чьи-то споры, под чужие вскрики – обычную телевизионную чепуху. Проснувшись среди ночи, она почувствовала боль в груди. Скорее даже не боль, а тревогу и беспокойство. Сердце билось пугающе сильно.

Она встала и подошла к окну. Двор освещал слабый свет фонаря, и стояла абсолютная, больничная тишина. Покой был во всем.

Она долго стояла у окна и думала о том, что совсем близко, всего минут пять ходьбы, в соседнем корпусе, в больничной палате, спит ее муж. Наверняка тоже тревожно и беспокойно – назавтра ему предстоял тяжелый и длинный день. И, как они надеялись, окончательный приговор. Дай только бог, чтобы он оказался обнадеживающим. Дай бог, чтобы немецкие врачи оставили им надежду! Дай бог им все это пережить. Дай бог им сил и веры в хорошее. И она стала молиться своими словами, шептать горячо и сбивчиво, путаясь в словах и не замечая текущих по щекам слез:

– Господи, помоги! Ну пожалуйста, что тебе стоит? Ты же такой… Всемогущий, Господи! Ну чем он провинился перед тобой? Я, может быть, да. Я многое делала не так чтобы правильно. Бизнес, знаешь ли… там все непросто. А он… он абсолютно чист перед тобой! Он приличный человек, ты же знаешь! Разве ты не видишь этого? За что же его? Он-то совсем ни при чем.

Она не замечала, что замерзла и что от слез промокла ее ночнушка. Она просто говорила с ним, упрашивала его, даже умоляла. Клялась и обещала, что впредь…

А потом словно очнулась, пришла в себя, оттерла слезы, умылась холодной водой и приказала себе держаться. Кто, если не я, а? Вот именно! А значит – никакой душевной слабости, всё! И физической, кстати: надо нормально есть, нормально спать и быть в форме. Иначе нам всем труба. «Кто, если не я», – все повторяла она, пока не уснула.