Январь 1917 года выдался морозным. После трехдневного отпуска, проведенного у эксмурских кузин в Уайвлискомбе, я вернулся в Лондон ночным поездом из Тонтона. Он доставил меня на Паддингтонский вокзал раньше, чем конторские служащие успели усесться за свои письменные столы. Шерлока Холмса дома не оказалось. Более того, он, очевидно, отсутствовал все эти три дня. Я позвал миссис Хадсон.

— Я думала, сэр, — ответила мне наша почтенная квартирная хозяйка, — что мистер Холмс отправился в Девон вместе с вами. Его не было здесь с тех самых пор, как вы уехали.

Я незамедлительно нанял кеб и велел отвезти меня в Уайтхолл. Если Холмс не показывался дома три дня и две ночи, его, должно быть, не отпускала неотложная работа в кабинете номер 40. Я прибыл еще до утренней смены караула и поспешил в комнату вахтенного. В лотке лежали телеграммы, высыпавшиеся из пневматической трубы. Часы на стене показывали время в разных городах мира: Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Берлине. На столе стояли телефонные аппараты, при помощи которых можно было экстренно переговорить с начальником морской разведки, военным министерством, Специальным отделением Скотленд-Ярда и даже резиденцией премьер-министра на Даунинг-стрит. Корзины, как всегда, были переполнены скопившимися за ночь скомканными листами. Сержанты Королевского флота ежедневно выбрасывали отработанные бумаги в печь штаба конногвардейского полка.

Несколько ночных дежурных, как правило, оставались на посту до десяти часов. Утренний свет подчеркивал бледность их изнуренных лиц, темные ввалившиеся глаза неестественно блестели. И все же, если требовалось, бедняги могли еще несколько часов биться над новой военной или дипломатической шифровкой из Берлина или Вены.

В то утро я застал здесь одного Холмса. Он сидел на деревянном стуле за пустым столом, сложив руки и закинув голову. Я знал, что мой друг не спит. Едва я вошел, он открыл глаза.

— Где остальные? — спросил я.

— Ушли, — устало ответил Холмс. — Им незачем здесь быть. Для них нет работы.

— А шифрограммы?

— Они больше не поступают, — сказал он, вставая. — Обмен дипломатическими сообщениями между Берлином и Вашингтоном прекратился, тогда как для нас нет ничего важнее этой переписки. Насколько известно, в последние два дня германская разведка не отправляет и не получает шифровок.

Я посмотрел в окно: от Букингемского дворца нас отделяло туманное зеленое пятно Сент-Джеймсского парка. Глядя на то, как две джерсейские коровы жуют подмороженную траву, я пытался осознать смысл сказанного Холмсом.

— Конечно же, сигналы должны быть, ведь теперь Вильсон и Циммерманы, как никогда, стремятся избежать войны. Циммерманы наверняка поддерживает связь с Бернсторфом и вашингтонским посольством.

Холмс вздохнул.

— Не напрямую. Германско-американские переговоры сейчас ведутся с большой осмотрительностью. В последнем перехваченном сообщении говорилось лишь о том, что рейхсканцлер Бетман-Гольвег согласен рассмотреть четырнадцать пунктов предложения мира на всех фронтах, которое подготовил президент Вильсон. Это подтвердил Эдвард Белл из посольства Соединенных Штатов. Как он сказал мне в доверительной беседе, Вильсон разрешил ведение мирных переговоров с Германией посредством обмена зашифрованными сообщениями по американскому дипломатическому телеграфу.

— Как же немецкий подводный флот, который сейчас пересекает Атлантику?

— Американцы о нем не знают. Германские разведывательные службы посылали друг другу информацию о передвижении подводных лодок, используя станцию в Сэйвиле на Лонг-Айленде, под видом телеграмм торговых и пароходных компаний. Теперь обмен прекратился.

— Каким же образом сигнал поступает из Берлина в Вашингтон?

— В ходе нынешних переговоров Циммерманн выразил пожелание, чтобы его личные телеграммы Роберту Лансингу в Государственный департамент передавались из Берлина американским дипломатическим кодом вместе с сообщениями от посольства Соединенных Штатов. Берлинский посол Вильсона Джеймс Джерард одобрил эту меру. Теперь сигнал идет по нейтральному кабелю в Стокгольм, оттуда в Буэнос-Айрес, а затем в Вашингтон.

— Американскому дипломату предложили передавать сообщения германской разведки? Это же нелепость!

— Возможно. Тем не менее Джерард и госсекретарь Лансинг дали согласие — вероятно, по распоряжению Вильсона. Что еще хуже, американцам поручена пересылка телеграмм Циммерманна, адресованных лично Бернсторфу, однако для обеспечения конфиденциальности их по-прежнему будут кодировать немецким шифром и переправлять из Государственного департамента в посольство Германии без какой-либо проверки. Содержания Лансинг и Вильсон знать не будут. Германско-американские переговоры — дело слишком деликатное, чтобы стороны могли мириться с риском перехвата сведений в Лондоне или где бы то ни было.

— Немыслимо!

— Такова война, — мрачно проговорил Холмс. — Вильсон испытывает к ней отвращение и ради того, чтобы ее прекратить, готов сделать Циммерманну эту маленькую уступку. Ведь немцы в любом случае будут обмениваться дипломатическими телеграммами со своим посольством в Вашингтоне, и не беда, если британцы и французы не смогут их перехватывать.

— Что же лишает нас такой возможности?

— Для того чтобы читать телеграммы Циммерманна, нужно взломать американские дипломатические коды. Мы не можем себе этого позволить, поскольку Соединенные Штаты — дружественная нам держава. Вчера в восемь часов вечера лорд Бальфур категорически запретил раскодирование американских шифрограмм. Теперь мне не остается ничего иного, как надеяться на возобновление прежних передач немецким дипломатическим кодом.

— Выходит, мы оказались в тупике, — сказал я и беспомощно развел руками.

— Не совсем. Телеграммы передаются через Стокгольм. В наших архивах имеются кое-какие шведские шифрограммы, до сих пор не стоившие внимания. Теперь я занялся ими, и, хотя мои нынешние успехи весьма скромны, мне удалось установить, что шведский дипломатический представитель в Мехико сочувствует немцам. Однажды он даже позволил себе непростительное легкомыслие, прямо высказавшись в поддержку германской политики в отношении Мексики. — Холмс достал из кармана листок с переписанным сообщением и прочел: — «Первого сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года. Президент Карранса не скрывает своей дружбы с Германией и готов по мере возможности и необходимости оказывать помощь германским субмаринам, когда они достигнут территориальных вод Мексики».

По моим жилам пробежал холодок.

— Помощь субмаринам из Вильгельмсхафена! — воскликнул я.

— Очевидно, поддержкой Каррансы немецкое командование заручилось прежде, чем лодки покинули порт, — заметил Холмс и продолжил чтение: — «Правительство Германской империи намерено приложить все силы к устранению Британии, своего основного противника. Для ведения подводной войны в Атлантическом океане, целью которой является уничтожение вражеского торгового флота, необходимы береговые базы для снабжения субмарин топливом и припасами. В благодарность за предоставление подобных объектов стратегического значения Германия обязуется рассматривать Мексику как свободную и независимую страну, каковой она и является». — Помолчав, Холмс добавил: — Телеграмма весьма пространна, но в этом заключается самая суть.