Радаев подошел ко мне:

– На два слова, майор…

Мы отошли метров на пять, и он сказал:

– Лирически смотреть вслед девушке и махать платочком нет нужды. Не на Северный полюс уезжаем.

– Я и не собирался, – сказал я вовсе и не задиристым тоном.

– Вот и прекрасно. Немедленно уезжайте в город и приведите батальон в боевую готовность. Это приказ комдива. Другого приказа пока что нет, но не исключено, что вам придется участвовать в операции. Часа через два, когда мы вернемся и я доложу в штаб армии о результатах, они там примут окончательное решение касательно вашего батальона, так что времени у вас достаточно. – Когда я козырнул и собрался сделать «кругом», добавил: – Минутку. Сначала приободрите девушку, что ли, или как там это назвать…

Повернулся и энергичным шагом пошел к передней машине – там все уже сидели, ждали только его и Линду. Я взглянул на Линду, и сегодня щеголявшую в наряде «настоящего разведчика». Не нуждалась она ни в каком ободрении – так и светилась азартным возбуждением, как часто случается с людьми и перед боем, и перед крайне серьезным делом, каким безусловно был этот разведпоиск. И вновь ощутил легкое удивление: совсем немного времени понадобилось, чтобы чинная и благонравная немецкая студенточка превратилась в этакую лихую амазонку с красной звездой на кубанке.

А впрочем, чему тут удивляться? С людьми частенько такое случалось. Жила, можно сказать, бездумно, плыла по течению – и вдруг оказалась в вихре событий, частичкой могучей силы, где кое-что серьезное зависело и от нее, – и все происходящее, что важно, ничуть не противоречило ни ее жизненной позиции, ни убеждениям…

Ни обнять, ни поцеловать ее я, конечно, не мог – слишком много людей рядом. Я только сказал:

– Ты уж постарайся…

– Постараюсь, – заверила она. – И знаешь что, Теодор? Я решила принять твое предложение.

Я ничего не успел сказать – с передней машины ей нетерпеливо посигналили, и она, улыбнувшись мне, пошла туда. На полдороге обернулась, вновь улыбнулась и помахала рукой.

Такой я ее видел в последний раз, такой и запомнил на всю оставшуюся жизнь…

Они тронулись. Два неплохих трофейных вездеходика «Кюбельваген» с опущенным брезентовым верхом и положенными на капоты ветровыми стеклами. Линда в переднем, рядом с водителем, а на заднем сиденье – Радаев и Кузьменок. Во втором – Чугунцов и трое офицеров из Смерша. Справа, вровень с первой машиной – мой трофейный трехосный броневик с легкой пушкой, и замыкал «студер» с автоматчиками. Диспозицию разрабатывал не я, а Радаев, и сразу ясно, хотел максимально подстраховать Линду. Хотя сам он ни словечком не обмолвился, я понимал, что для него чертовски важен этот разведпоиск – и был совершенно уверен, что он не сообщил начальству, как именно намерен его проводить. Не поверило бы начальство, решило бы, что полковник определенно тронулся умом…

Не было смысла торчать тут и таращиться им вслед – к тому же у меня был недвусмысленный приказ. И я быстро пошел к своему «Адмиралу», оставшемуся единственной машиной на дороге.

…Батальон поднялся по боевой тревоге быстро и привычно – роты собраны, пушки прицеплены к грузовикам, снаряды, станкачи и боеприпасы погружены, «студеры» для пехоты готовы. Оставалось сидеть и ждать нового приказа. Еще до того, въехав в город, я привычным глазом определил по деловитой суете: пожалуй что, по боевой тревоге поднимается вся дивизия…

Через полтора часа, когда им полагалось бы вернуться, я почувствовал легкое неудобство. Отнюдь не тревогу и не беспокойство – для них не было причин, летчики же сообщали, что немцев и близко нет, группа подобралась немаленькая, крепко вооруженная, и я был совершенно уверен: в случае чего Радаев постарается в первую очередь вывести из-под удара Линду, очень уж много она для него значит. Объяснение подворачивалось одно: поиски потребовали гораздо больше времени, чем поначалу самонадеянно решила Линда.

Когда пошел третий час их отсутствия, я все же не выдержал, позвонил в Смерш, сказал, что хочу поговорить с Радаевым, – ни малейшего удивления такая просьба не могла вызвать. Мне ответили, что Радаев еще не вернулся, и когда будет – неизвестно.

А вскоре дверь отворилась, и вошел Чугунцов в надетой набекрень фуражке на взъерошенной голове, с правой рукой на перевязи, за распахнутым воротом гимнастерки белеют свежие бинты, видно, что правое плечо перевязано, и на нем в гимнастерке дырка, а сама гимнастерка справа покрыта подсохшими темными пятнами. Грузно, без своей обычной кошачьей ловкости в движениях опустился на стул. Лицо у него было такое, что спрашивать ни о чем не было нужды – и сердце у меня оборвалось. Я сказал – не спросил, а именно что произнес:

– Линда…

Он неуклюже полез левой рукой в левый же карман гимнастерки, достал и положил передо мной гвардейский знак – почти вся белая эмаль вокруг звезды с древком флага отбита, и орден Славы третьей степени – ленточка пробита и смята, правый верхний луч звезды со вмятиной, выгнут наружу.

– И Радаев, – сказал он. – И Кузьменок, и твой Пашка-ефрейтор, в общем, все, кто был в первой машине. А меня вот задело малость… как она и говорила. У тебя выпить есть?

Двигаясь как-то механически, словно робот из старого довоенного кинофильма «Робот инженера Рипля», я достал бутылку коньяку, налил по полстакана ему и себе. Он выпил, как воду, не поморщившись. Я тоже. В душе стояла странная пустота – умом я понимал, что ее больше нет, а сердцем никак принять не мог.

Он рассказывал тусклым голосом, глядя себе под ноги.

Снова мы расслабились, но на этот раз обошлось дорого. За последний месяц не было случая, чтобы отступавшие немцы устанавливали минные поля, вот Радаев и не послал вперед саперов, да и я об этом не подумал…

А в этот раз они минное поле поставили – во всю ширину дороги и метров триста в длину. Вперемешку – вернее, в шахматном порядке с исконной немецкой аккуратностью – противотанковые и противопехотные мины. Причем противопехотные – не обычные, натяжного действия, а «прыгающие». «Шпринг-мина» – коварнейшая штука. Вместо проволочки у нее несколько раскинутых в стороны длинных усиков. Заденешь такой – и мина подпрыгивает метра на два, выбрасывает тучу стальных шариков, убивающих не хуже пули…

На усик одной и наехал правым передним колесом передовой вездеход, а левым передним на усик другой – мой броневик. Стальные стаканы взлетели и плюнули в аккурат над ними. Броневику, понятно, это обошлось лишь в несколько маленьких вмятинок, а четверо в открытой машине под стальным ливнем погибли сразу… Два шарика влепились и во второй вездеход – один оставил вмятинку на капоте, а другой пришелся в плечо Сереге – на излете, правда, так что вошел неглубоко, и доктор его сразу выковырял, разве что крови было много…

– Вот так, – закончил он. – Радаев… Огни и воды мужик прошел, из диких переделок живым вышел, и надо же, чтобы на паршивом проселке… – Поднял голову и, упершись в меня бешеным взглядом, прохрипел: – В бога, в душу мать, ну почему? Почему она не увидела мины? Она ж умела, она могла…