— Подойди сюда.

Я едва не дёрнулась всем телом и не подпрыгнула на месте, когда услышала его спокойный, ровный и режущий воздух, словно острейшее лезвие холодного клинка, голос. После чего интуитивно и резко повернула голову в левую сторону — к самой большей части кабинета, куда ещё ни разу до этого не заходила. Там тоже находился комплект из кресел честерфилд с двумя длинными диванами и тахтой. Разве что расставлены они были более посвободнее, в произвольном порядке, по периметру просторной зоны с однотонным ворсовым ковром серого цвета, в центре которого красовался низкий «журнальный» столик из массива натурального дерева с очень толстой столешницей. Всю эту дико дорогую композицию завершала диорама из панорамных окон с одной стороны и высоких деревянных шкафов — с другой. С потолочных карнизов, к слову, свисали длинные до самого пола чёрные то ли портьеры, то ли занавески. Причём часть штор прикрывала где-то с четверть оконных экранов, создавая почти во всём кабинете вместе с приглушённым светом ни сколько интимную, а, скорее, мрачную и немного пугающую атмосферу. А может это я пребывала в слишком взвинченном состоянии, воспринимая теперь всё, что меня окружало в зловещих и очень тёмных тонах.

— Маргарет, ты меня слышала?

Конечно, я прекрасно его расслышала и в первый раз. Просто не могла сдвинуться с места. Особенно, когда разглядела его затылок над спинкой одного из кресел. Не удивительно, почему я сразу его не заметила, едва сюда зашла. Сидит в самой тёмной части комнаты, ещё и спиной ко мне, не шевелится и не подаёт вообще никаких признаков присутствия.

— Д-да, мистер Стаффорд.

— Тогда в чём проблема? Я неясно выразился, или тебе не достаёт нужного стимула?

Он так и не обернулся, а мне от этого стало ещё больше не по себе.

— П-простите… — непонятно зачем я это пробормотала и наконец-то сошла с места, двигаясь точно сомнабула на новый ориентир, в ожидании не самого радужного для себя ближайшего будущего.

Но даже когда сравнялась с креслом хозяина кабинета и невольно скосила взгляд на его чеканный профиль, он и тогда не соизволил повернуть ко мне лица или хотя бы посмотреть в мою сторону. Пришлось самой догадываться, куда мне дальше проходить и где останавливаться. Что я, само собой, я и сделала, развернувшись перед Стаффордом где-то в двух-трёх ярдах.

— Ну! — он наконец-то поднял на меня абсолютно пустой, будто передёрнутый мутной дымкой бездушной души взгляд к моему лицу и, под пробирающий аккомпанемент его обмораживающего голоса, меня приложило уже основательно. — Я жду. Интересно послушать, что ты успела придумать за это время в качестве своего оправдания.

Я даже стояла перед ним в позе провинившейся школьниц, плотно стиснув ноги и вцепившись пальцами одной руки в ладонь другой под животом.

— Или будешь тянуть время, пока не выведешь меня из себя своим бессмысленным молчанием?

— Я… я думала…тут и так понятно, зачем я это сделала… Вы не оставили мне никакого выбора. Решили всё за меня и точка. Это… это неправильно. Почему я обязана расплачиваться перед вами за грехи собственной матери? Ещё и таким образом. Если бы вашей дочери кто-нибудь выставил подобные условия, как бы вы сами на это отреагировали?

— Речь сейчас не о Шайле. И даже не о твоей матери. — поразительно. Он и глазом не моргнул на все выставленные ему претензии с вопросами, продолжая прожигать меня убийственным взглядом, от которого мне становилось плохо уже буквально физически. — Я бы выслушал тебя с большим вниманием и интересом, если бы ты вдруг решила вернуть всю сумму потраченных на тебя денег и даже без рассрочки. Но, как я понимаю, ты сейчас не можешь этого сделать по известным нам с тобой причинам. И я тебе уже не раз говорил, что тебе не хватит и нескольких жизней, чтобы со мной расплатиться. Тем не менее, я нашёл способ, чтобы скостить тебе и сроки, и полный долг. Но ты почему-то восприняла его за нечто для себя неприемлемое, если не аморальное.

— Я не говорила, что мне это противно! Я говорила о том, что это не игрушки! Это моя собственная жизнь и жизнь моего будущего ребёнка. Вы не можете решать за меня — рожать мне или не рожать, не говоря уже о перспективе лишения моих материнских прав.

— Нет, девочка. Это решать как раз мне. Ты сейчас и выговариваешь мне всё это только потому, что я разрешаю тебе это делать. Но, видит бог, скоро я лишу тебя и этого права. И мне плевать, что ты там о себе надумала и что собиралась предпринять ещё на данный счёт. Потому что… если я узнаю, что ты опять всеми правдами и неправдами пытаешься не забеременеть или, того хуже, захочешь найти способ избавиться от ребёнка, когда забеременеешь… Лучше тебе вообще не знать, что я тогда могу с тобой сделать…

— Я не…

— Довольно! — нет, он не выкрикнул, лишь слегка повысил голос. Но ударило меня его интонацией по слуху и нервам так же ощутимо хлёстко, как если бы он хлопнул по воздуху кожаным ремнём. — С этого момента ты будешь открывать свой рот только с моего разрешения. А теперь раздевайся.

Вот теперь мне стало страшно по-настоящему. Даже внутри всё резко похолодело, будто на дно желудка провалился огромный кусок льда.

— Но я не… тест показал…

— А мне насрать, что показал тест и что у тебя скоро месячные! И, кажется, я уже сказал. Будешь говорить только тогда, когда я разрешу. А теперь… — он сделал паузу и чуть склонил голову, изображая терпеливое ожидание. — Раздевайся. Догола.

Для чего он это требовал, догадаться было несложно. Возможно, я и предполагала подобный исход данной встречи, но всё равно оказалась к нему не готова. Оттого поначалу и оцепенела. Ведь я реально до этого думала, что теперь Стаффорд будет трахать меня только в дни овуляции, иначе, какой смысл ему это со мною делать, когда под его рукой достаточно других более сговорчивых и всегда готовых любовниц. Но ошиблась и в этот раз, едва не пошатнувшись от ударившего в голову адреналина и разлившегося под кожей жара, моментально вскипевших под воздействием ненормальных эмоций вперемешку с удушающим страхом.

Правда, всё-таки пришлось себя заставить буквально через не хочу поднять руки, и дрожащими пальцами кое-как расстегнуть на планке блузки-рубашки показавшиеся для меня тогда очень мелкие пуговки. С поясом и ширинкой брюк-капри я тоже кое-как, но справилась, стараясь всё это время не смотреть на мужчину и не видеть его абсолютно ничего не выражающего лица. Мне вообще казалось, что он смотрит на меня только, чтобы потешить своё самолюбие моим унижением, так как другими чувствами или желаниями в его взгляде и не пахло.

Что ж, если будет нужно, выдержу и это. Не думаю, что он способен сделать сейчас со мной что-то более страшнее того, через что мне уже пришлось до этого пройти. Скорей всего, просто попытается чем-то меня наказать в какой-то своей особой манере.

— А теперь иди в сторону окна, пока я не скажу, где тебе остановиться. И даже не думай прикрываться.

Но мне всё равно страшно, как бы я не пыталась себя успокоить. Достаточно услышать голос Стаффорда или почувствовать его взгляд на оголённой коже, которым он меня сейчас резал едва не физически. Я же до сих пор не имела никакого понятия, что он за человек, кто он и на что вообще способен. И, боюсь, если бы он поставил перед собой цель действительно сделать со мной что-то жуткое, ему бы не были нужны для этого никакие предлоги или какие-то иные веские причины.