– Ни о чем, – отвечает она не задумываясь. – У меня все есть. – И кладет голову мне на грудь.

– Врунишка, – повторяю я.

Она поднимает голову и смотрит мне в глаза. Потом признается, что хотела бы привести себя в порядок. Для меня. Принять ванну. Воспользоваться духами.

– Ты и так красивая.

И это не ложь, хотя она и шепчет мне на ухо:

– Врунишка.

Она говорит, что никогда в жизни не была себе так отвратительна. Провожу пальцем по ее щеке. Она отворачивается, ей стыдно.

– Ты красивая, – повторяю я.

Она кивает:

– Ладно, ладно, – и добавляет: – А борода мне нравится. – И касается ее кончиками пальцев.

Мы смотрим друг на друга, заключая перемирие.

– Настанет день, когда у тебя будут духи, какие захочешь.

– Да, хорошо.

Мы составляем список дел, которые обязательно выполним когда-то. Поужинаем в ресторане. Сходим в кино. Мы перечисляем вещи, которые люди делают каждый день. Она говорит, что устала, и уходит в спальню. Я понимаю: ей грустно. Мы говорим о будущем, а она уверена: у нас его нет.

Принимаюсь собирать вещи. Кладу на стол ее альбом с рисунками, карандаши, все оставшиеся деньги. Чтобы собрать все необходимое, мне требуется две минуты. Мне ничего не нужно. Только она.

Когда-то от скуки я вырезал на столе ножом слова «Здесь были мы». Глупость, на мой взгляд.

Вспоминаю первую ночь в этом доме. Страх в ее глазах. «Здесь были мы».

Смотрю, как солнце скрывается за горизонтом. В доме становится холоднее. Подбрасываю в огонь несколько поленьев. Сижу и смотрю, как двигается секундная стрелка на часах.

Когда от скуки меня начинает мутить, принимаюсь за ужин. Куриный суп с вермишелью. Говорю себе, что я последний раз в жизни ем этот суп.

И вдруг я отчетливо слышу этот звук.

Место ей знакомо. Мия сразу это понимает.

Она говорит, что здесь стояла елка, но сейчас ее почему-то нет. В печи потрескивали ветки, но сейчас она не слышит этого звука. Она говорит, что раньше здесь пахло по-другому, теперь все пропитано запахом хлорки.

У нее возникают обрывочные видения того, что здесь происходило. Она видит банки с консервированным супом на столе. Слышит шум льющейся воды и тяжелые шаги, хотя все присутствующие стоят на месте, вжавшись в бревенчатую стену и не сводя с Мии взглядов.

– Я слышу, как дождь барабанит по крыше, – произносит она почти шепотом. – Вижу, как Каноэ снует из комнаты в комнату. – Она глазами провожает воображаемого кота, поворачивается в сторону спальни, хотя нам всем известно, что Каноэ благосклонно принят на постой Айаной и ее сыном.

Потом Мия говорит, что слышит, как кто-то зовет ее по имени.

– Мия? – едва слышно спрашиваю я.

Дочь качает головой. Нет.

– Хлоя, – напоминает она, прикоснувшись пальцами к уху. Впервые за много дней она расслабляется, на губах даже появляется улыбка.

Впрочем, это длится недолго.

Мия всегда говорила, что у меня слух как у летучих мышей. Мои уши улавливают все, даже незначительные звуки. Я не знаю, что это, но меня невольно подбрасывает вверх. Первым делом я выключаю свет, и в доме становится темно. Хлоя зашевелилась в спальне. Вижу, как блестят в темноте ее глаза. Она зовет меня и снова повторяет мое имя, когда не получает ответа.

Отодвигаю занавеску на окне. Свет луны позволяет мне разглядеть происходящее. Их, должно быть, полдюжины: полицейские машины – и вдвое больше полицейских.

– Черт.

Возвращаю занавеску обратно и бросаюсь в глубь дома.

– Хлоя, Хлоя, – громко шепчу я.

Почувствовав мое настроение, она встает с кровати. Выброс адреналина помогает ей победить сон. Тащу ее к окну. Она хватает меня за руку и впивается ногтями в кожу. Пальцы ее дрожат.

– Что случилось? – спрашивает она. Голос срывается, на глаза наворачиваются слезы. Она уже сама знает, что случилось.

– Они здесь.

– Бог мой, – выдыхает она, но тут же собирается с мыслями. – Надо бежать! – И бросается в спальню, думает, мы сможем выбраться через окно и успеем скрыться. Она уверена, что у нас все получится.

– Ничего не выйдет.

Окно в спальне не открывается, но она старается изо всех сил. Кладу ладонь на ее руку, заставляя остановиться.

– Нам не уйти. – Мой голос звучит на удивление спокойно.

– Тогда будем бороться.

Я стараюсь отойти подальше от окна, хотя уверен, что в темноте нас и так не видно. Впрочем, лучше перестраховаться.

Она плачет, говорит, что не хочет умирать. Объясняю ей, что нас окружили полицейские. Говорю что-то еще, но она меня не слушает. Лишь твердит не переставая, что не хочет умирать. Слезы катятся по ее лицу.

Она уверена, что нас нашел Далмар.

Мысли путаются у меня в голове, но я заставляю ее отойти от окна и повторяю, что нам не удастся сбежать. И сопротивляться не стоит. Их слишком много. У нас ничего не получится. Мы только сделаем себе хуже.

Не обращая на меня внимания, она роется в ящике и находит пистолет. Вставляет обойму.

– Хлоя, – шепчу я. – Это нам не поможет.

Двумя руками она сжимает оружие, палец ложится на спусковой крючок. Она держит его так, как я ее учил.

– Все кончено, Хлоя.

– Прошу тебя, не надо. Мы должны бороться. Все не может кончиться вот так.

У нее истерика. Она сходит с ума. Я же, сам не понимаю почему, очень спокоен.

Возможно, потому, что знал – рано или поздно это произойдет.

Мы стоит друг напротив друга. Я смотрю ей в глаза и вижу, что она чувствует себя уничтоженной, раздавленной. Лицо мокрое от слез. Проходит секунд десять. Может, десять минут.

– Я сама это сделаю.

Она раздражена тем, что я не хочу взять все на себя. Смотрю, как подрагивает пистолет в ее ладонях. У нее ничего не выйдет. Если она только попытается, ее ждет смерть.

– Но твоя задача…

Конец фразы повисает в воздухе. В глазах ее отчаяние и безнадежность.

– Не волнуйся, – добавляет она. – Я сама.

Я ей не позволю.

– Хорошо, – киваю я и забираю у нее пистолет.

Я не могу позволить, чтобы все закончилось моим отказом на ее мольбу спасти ей жизнь.

Нас ослепляет резкий свет вспыхнувших прожекторов. Мы стоит у окна, не в силах пошевелиться. Я смотрю на нее широко распахнутыми, полными ужаса глазами. Она вздрагивает и прижимается ко мне. Я накрываю ее своим телом, чтобы спрятать ото всех, и поднимаю руку, желая защититься от луча света. Руку, в которой сжимаю пистолет.