Он не сказал Софии, что врачи почти месяц тянули с пластической операцией, боясь нанести дополнительные повреждения. И умолчал о том, как они подсели к его койке и сообщили, что он никогда полностью не оправится от черепно-мозговой травмы и что часть черепа пришлось заменить маленькой титановой пластинкой. Врачи предупредили, что еще один удар по голове – будет он в шлеме или без – скорее всего окажется смертельным. Пластинка, которую вживили в разбитый череп, находилась слишком близко к мозговому стволу, чтобы обеспечить стопроцентную защиту.

После первого разговора с врачами Люк задавал гораздо меньше вопросов, чем они ждали. Он сразу решил отказаться от выступлений, о чем всех оповестил. Он знал, что будет скучать по родео и, наверное, до конца жизни не перестанет задаваться вопросом, каково это – выиграть чемпионат мира. Но завещание ему составлять не хотелось, да и потом, Люк тогда думал, что на счету у него достаточно денег.

Деньги были, но их не хватило. Мать заложила ранчо, когда брала кредит на покрытие чудовищного счета на медицинские услуги. Хотя Линда не раз повторяла, что судьба ранчо ее не волнует, Люк знал, что она кривит душой. Никакой другой жизни она не знала, и все попытки, которые мать предпринимала после случившегося, лишь убеждали в этом Люка. В прошлом году она работала до полнейшего изнеможения в попытке предотвратить неизбежное. Линда могла говорить что вздумается, но он-то знал правду…

Он пытался спасти ранчо. Да, в прошлом году – и за три года, вместе взятые, – он не сумел заработать достаточную сумму, чтобы выплатить долг целиком, но Люк выступал успешно, даже если ему не удавалось войти в высшую лигу, и Линда вносила проценты в срок. Он восхищался мамиными усилиями – продажа елок, тыквы, увеличение поголовья, – но оба знали, что этого мало. Люк неоднократно слышал, сколько стоит что-то починить, и понимал, что даже в лучшие времена они с трудом держались на плаву.

И что же оставалось делать? Либо притвориться, что все как-то наладится – хотя вряд ли, – либо найти способ решить проблему. Люк знал, каким образом ее решить. Выступать успешно.

Но даже в этом случае он мог умереть.

Люк сознавал риск. Поэтому руки у него дрожали всякий раз, когда он готовился к заезду. Он не то чтобы утратил сноровку или поддавался обычному волнению. Всякий раз, хватаясь за убийственную обвязку, он думал, что, возможно, выступает в последний раз. С таким страхом невозможно было добиться высоких результатов. Но на кону стояло нечто большее – ранчо и мать. Люк не хотел, чтобы из-за него Линда лишилась дома.

Он покачал головой, не желая думать об этом. Люк с таким трудом обрел уверенность, которая, как он понимал, ему понадобится, чтобы продержаться – и победить – в нынешнем сезоне. Любому ковбою меньше всего хочется представлять, что он не сможет выступать.

Или умрет во время заезда…

Люк не соврал врачу, когда сказал, что готов бросить родео. Он знал, какие последствия влекут за собой многолетние выступления. Он видел, как отец морщится по утрам, и сам чувствовал ту же боль. Он много тренировался и выкладывался на все сто, но ничего не получилось. И полтора года назад Люк вполне свыкся со своим решением.

Но теперь, стоя рядом с механическим быком, он знал, что выбора нет. Люк натянул перчатку, сделал глубокий вдох и взобрался на быка. На рогу висел пульт управления, и Люк взял его в свободную руку. Но то ли потому что сезон приближался, то ли потому что он рассказал Софии не все, Люк так и не нажал на кнопку.

Он вспомнил о возможных последствиях, и мысленно повторил, что готов. Готов выступать. Люк готовился – и не важно, что могло случиться. Он ковбой. Он объезжал быков, сколько себя помнил, и намеревался делать это и дальше. Он будет выступать, потому что у него это неплохо получается, и сможет решить проблемы…

Но если он неудачно упадет, то может умереть.

И тут руки начали дрожать. Но, собравшись с духом, Люк наконец нажал на кнопку.

На обратном пути из Нью-Джерси София заехала на ранчо, прежде чем вернуться в кампус. Люк ждал ее: он прибрал в доме и на веранде.

Уже стемнело, когда машина остановилась перед бунгало. Люк спустился с крыльца навстречу девушке, гадая, не изменилось ли что-нибудь с тех пор, как они виделись в последний раз. Но все тревоги исчезли, как только София вышла из машины и побежала к нему.

Он поймал ее в воздухе, и София обвила его ногами. Держа девушку в объятиях, он наслаждался ощущением, которое дарила уверенность в своих чувствах, и думал о будущем.

В тот вечер они занимались любовью, но ночевать София не осталась. Начинался новый семестр, и по утрам предстояли лекции. Когда свет фар исчез в конце дорожки, Люк повернулся и зашагал в сарай, на очередную тренировку. Настроения не было, но Люк напомнил себе, что первое выступление через две недели, и сделать предстояло много.

По пути в сарай он решил тренироваться меньше обычного – максимум час. Он устал, замерз и уже соскучился по Софии.

В сарае Люк быстренько размялся, чтобы разогнать кровь по жилам, и вскочил на быка. Ремонтируя эту штуку, отец наладил ее так, чтобы на максимальной скорости бык двигался интенсивней и вдобавок Люк мог держать пульт управления в свободной руке. По привычке он сжимал руку в кулак, даже когда сидел на живом быке, хотя никто не спрашивал отчего и, возможно, даже не обращал внимания.

Приготовившись, Люк запустил быка на небольшой скорости – в самый раз, чтобы размять мышцы. Потом перешел на среднюю. На тренировках Люк добавлял по шестнадцать секунд, вдвое увеличивая время, которое нужно было продержаться на арене. Отец утверждал, что после этого проще ездить на настоящих быках. Он не ошибался. Зато телу приходилось вдвое тяжелее.

После каждого захода Люк делал паузу, чтобы отдышаться, а после каждых трех – большой перерыв. Обычно в такие минуты из головы вылетали все лишние мысли, но сегодня он то и дело вспоминал про Страхолюдину. Люк сам не знал, отчего думает о нем, но остановиться не мог и чувствовал, как звенят нервы при взгляде на механического быка. Настало время для настоящей тренировки – для заездов на высокой скорости. Отец настроил пятьдесят различных вариантов в случайной последовательности, так что Люк никогда не знал, чего ожидать. Годами эта штука служила ему верой и правдой, но теперь он жалел, что вынужден полагаться на случай.

Когда мускулы кисти и предплечья отдохнули, Люк вернулся к механическому быку и вновь взобрался на него. Три захода, потом еще три. И еще. Из этих девяти он полностью завершил семь. Считая передышки, он тренировался больше сорока пяти минут. Люк решил сделать три захода и на этом закончить.

И не сумел.

Во время второго он понял, что теряет контроль. Люк не испугался. Он тысячу раз падал с механического быка, и в отличие от арены пол вокруг был выстлан мягкой пеной. Люку не было страшно даже при падении – он попытался приземлиться так, как на арене, на ноги или на четвереньки.

Он приземлился на ноги, и пена смягчила удар, как обычно, но отчего-то Люк потерял равновесие и запнулся, инстинктивно пытаясь удержаться. Он сделал три быстрых шага и упал ничком – верхняя часть туловища оказалась за пределами безопасной зоны, и он сильно стукнулся лбом о плотно утоптанный земляной пол.