Мозг пасется на воле. Нет никаких мотивов отслеживать точное время, ни сознательно с помощью часов, ни подсознательно, с опорой на инстинкты, которым я привык доверять. Обычно мое чувство времени работает очень четко. Например, в самом начале заточения здесь я мог посмотреть на часы, потом подумать о свадьбе сестры, повозиться с фонариком, поправить стропу на правом плече, и я знал, что на это все у меня ушло две минуты. Независимо от того, что я делал, у меня было чувство времени, которое отслеживало продолжительность процесса, и эта оценка довольно точно коррелировала с реальным ходом часов.

Теперь корреляции нет. Усталость порождает и обрывает мысли, восприятие событий растягивается. Мне трудно осознать, что по часам прошло всего две минуты, когда кажется, что все десять. Новый приступ паранойи заставляет меня поверить, что часы сломались еще в момент несчастного случая и не показывают больше точного времени. Так что рассвет может быть ближе, чем я рассчитывал; возможно, уже наступил завтрашний день или послезавтрашний (или я окончательно сошел с ума). Мне не сразу удается убедить себя в том, что мои «Суунто»[79] в полном порядке, иначе как бы они могли так точно предсказывать начало рассвета, ежедневное появление ворона и луча солнца на полке, наступление ночи? Хорошо-хорошо, таким образом, сейчас действительно всего полвторого ночи.

Полчаса до следующего глотка мочи. По крайней мере, моча охладилась, это хоть немного меня радует. Но еще большее счастье приносят воспоминания о разных напитках, которые время от времени гипнотизируют меня очень реальными и очень живыми галлюцинациями.

Я закрываю глаза, и я — восьмилетний, в центре Огайо, в деревне, сижу на заднем крыльце дома у бабушки с дедушкой, играю в румми[80] с дедушкой Ральстоном. Мы боремся с жарой при помощи «Севен-ап»:[81] большую двухлитровую бутылку вытащили из холодильника, и напиток льется в белый одноразовый стаканчик с пятью цилиндрическими кусками льда. Пузырики, насыщенные углекислотой, щекочут нос, когда я поднимаю чашку для глотка. И как только я испытываю отчетливую сладость напитка, воспоминание превращается в видение: передо мной повисает пластиковый стакан в ореоле света, он пылает, как Священный Грааль, мелкие шипящие капельки появляются в ярком свете на краю стакана. Меня охватывает дрожь, я открываю глаза внутри мешка из-под веревки. Несмотря на абсолютную тьму, еще некоторое время я вижу мерцание, потом оно угасает.

Я снова закрываю глаза и проваливаюсь глубоко в детскую память, в один из дней 1987 года. Конец лета. Мы убирали сено вместе с друзьями семьи на покатом зеленом склоне холма в Восточном Огайо, а теперь отдыхаем и любуемся шикарным видом, открывающимся на север. С южной стороны горизонт ограничен полосой непрореженного леса, метрах в двухстах от нас. Мы сидим на откинутой задней стенке сенокосилки и по очереди пьем из красно-белого термоса ледяной солнечный чай[82] с сахаром. Когда подходит моя очередь, я беру термос, поднимаю его, и конденсированные капли падают с крышки на мои щеки. Я делаю паузу, чтобы вытереть влагу, потом начинаю дрожать и теряю видение прежде, чем успеваю проглотить этот сладкий чай.

Последовательная серия галлюцинаций несет меня по всему миру и по всей моей жизни. Вот я в 1985 году с отцом и дядей на заднем крыльце нашего дома, делаю свой первый в жизни глоток «Бадвайзера» из банки. Июль 2000 года, я в Японии, в центре Нагои, в гостиничном номере вместе с друзьями — Джоном, Эриком, Муди и Кристи. Пью теплое сакэ. Потом мы пойдем на концерт Phish. Вот июльским днем я в пригороде Денвера возвращаюсь в родительский дом из ближайшего «Севен-елевен»[83] и потягиваю «Слёрпи»[84] через длинную соломинку. Стакан установлен в треугольной дырке на руле моего велосипеда, это было еще до того, как я получил права.

Один напиток мучит меня постоянно, он все время появляется в галлюцинациях, соленый ободок скрывает сладкий вкус смеси льда, текилы, апельсинового ликера и лайма. Я мысленно рыдаю от жалости к себе, пытаясь выделить хоть немного слюны в тоске по «Маргарите», но язык прилипает к сухому нёбу. Дыхание продирается через высушенное горло, я хриплю, когда воздух проходит через связки. На передний план выступает факт, который важнее воспоминаний о любимых напитках: я умираю.

В три часа ночи я накладываю на губы гигиеническую помаду, надеясь сохранить возможные остатки влаги, и тут мне приходит в голову попробовать этим же способом запечатать влагу в языке. Я вожу палочкой из нефтепродуктов по языку, от этого начинают течь слюни, и я обсасываю слой помады, гадая о его пищевой ценности. Может быть, имеет смысл попытаться съесть немного? Я откусываю маленький кусочек, примерно одну десятую общей длины, и размазываю его по рту. Помада обволакивает зубы и язык, ничтожное количество слюны сочится через слой безвкусного желе. Коренные зубы вязнут в получившейся липкой каше. Я решаю все-таки не глотать ее. Но радует уже тот факт, что слюна все еще выделяется, значит, я пока не на самой серьезной стадии обезвоживания. Но, кроме этого гипотетического умозаключения, других результатов нет. Голод по-прежнему мучит меня.

Я давно перестал развлекать себя физической активностью и коротаю холодные часы, перелистывая воспоминания о десятках моих любимых поездок с семьей и друзьями. Япония и Перу, Европа, Аляска, Флорида и Гавайи, восхождения на горы, концерты любимых групп — я вызываю в памяти самые лучшие воспоминания. Я выполнил свое предназначение в жизни, я побывал во многих местах, в большей части этого мира, я был счастлив и вдохновлял других своими приключениями. При любой возможности я служил своему призванию и прожил интенсивную и наполненную жизнь.

Но я все еще не готов умереть. Начинается новая серия галлюцинаций. В одной из них неизвестный друг мужского пола, одетый в белое, появляется перед валуном и беззвучно велит мне следовать за ним. Мы поворачиваемся к стене каньона, левее выступа, на котором стоит якорь для полиспаста. Я нажимаю на панель из песчаника, и стена подается назад, распахиваясь вправо. Мы уходим вместе — он первым — и через волшебным образом появившийся дверной проем ступаем с песчаного дна каньона прямо на ковер в прихожей какого-то дома. Мой друг ведет меня в гостиную, где полно моих друзей, они расслабленно сидят на диванах и в мягких креслах. Я испытываю немедленный прилив жизнерадостности, как будто прибыл домой после долгой поездки. Я все еще не узнаю друзей по именам, но они болтают друг с другом, как на званом обеде, голоса бормочут и свистят в ушах, мне не различить ни слова.