— По оперативным данным, вы недавно имели с ним беседу...

— Телефон Сысцова прослушивается?

— И ваш тоже.

— А причина? Повод? Основание? — Огородников впервые забеспокоился, заволновался — хотя он и соблюдал осторожность, но мало ли чего мог брякнуть, расслабившись.

— Господи! — непритворно вздохнул Пафнутьев. — Будем считать это полным беззаконием. В какой стране живете, помните?

— Ах, да, — закивал Огородников опечаленно. — Я все время об этом забываю. Правители приходят и уходят, а нравы остаются.

— Вот видите! А спрашиваете про какие-то основания, — рассмеялся Пафнутьев. — Возвращаемся к Сысцову.

— Ничего не могу сказать... Не припоминаю такого клиента.

— Судя по разговору, который состоялся между вами, он не является вашим клиентом. А вот звонили вы ему от имени клиентов.

— Постойте-постойте. — Огородников задумался, подняв голову к потолку, словно надеялся увидеть там какую-то подсказку. — Вы имеете в виду бывшего первого секретаря?

— Да, когда-то он был первым секретарем. Иван Иванович Сысцов. Ныне у него производство строительных материалов. Блоки, плиты, перекрытия, фундаменты, перемычки и прочая строительная дребедень. Так что вы мне ответите, Илья Ильич?

— Видите ли, Павел Николаевич, вы мне задали довольно деликатный вопрос... Существует адвокатская практика, некие доверительные отношения с клиентами... Коммерческая тайна, в конце концов, если так можно выразиться.

— Выражаться вы можете как угодно, Илья Ильич. Стерплю и преодолею. Но я не спрашиваю о сути ваших сделок, я спрашиваю о факте. Вы разговаривали с Сысцовым по телефону?

— Как-то довелось.

— И вы сказали, что представляете своих клиентов?

— Что-то в этом роде.

— Ваши уклончивые ответы, Илья Ильич, наводят меня на подозрения.

— Можно узнать — на какие именно подозрения?

— Сегодня вам все можно... Судя по тем доводам, которые были высказаны Сысцову, ваши клиенты явно криминального толка. Я правильно понимаю положение?

— Видите ли, Павел Николаевич. — Огородников поудобнее уселся в кресло, откинулся на спинку и скрестил руки на животе. Большие пальцы его быстро-быстро вращались один вокруг другого. На Пафнутьева он смотрел с некоторой снисходительностью, как на человека, который не понимает очевидных вещей. — Должен вам объяснить некоторые особенности нашей работы...

— Буду очень благодарен.

— Дело в том, что мы, адвокаты, стряпчие, если можно так сказать, далеко не всегда знаем наших клиентов лично... Мне звонят, спрашивают — могу ли я посодействовать в том или ином деле. Коммерческом, судебном, семейном, наследственном... И так далее. Допустим, что я говорю — да, могу. Хорошо, отвечают мне. Документы и деньги за работу пришлем с курьером или по почте... И я начинаю работать.

— Случай с Сысцовым был именно таким?

— Примерно. Я не знаю людей, которые поручили мне провести переговоры с Сысцовым.

— И так, значит, бывает, — кивнул Пафнутьев.

Огородников явно ускользал, выворачивался из, казалось бы, железных пафнутьевских объятий. И тот готов был отступиться, чтобы подготовиться к новой атаке через несколько дней, но его внимание опять привлекли пальцы рук, лежащих на плотном животе Огородникова. В его позе, в словах чувствовалось превосходство, если не пренебрежение. Не надо бы ему так по-хозяйски разваливаться в кресле, не надо бы ему принимать такие вот вызывающие позы, Пафнутьев этого не любил. Что-то громоздкое, угловатое начинало ворочаться в его груди, и доходило до того, что он попросту терял самообладание, впадая в гнев и неистовство.

— Если у вас вопросов больше нет...

— Хорошо, — сказал Пафнутьев, поднимаясь. — Очень хорошо. Я чрезвычайно благодарен вам за пояснения, за то, что вы нашли время принять меня и ответить на глупые мои вопросы.

— Что вы, что вы! — воскликнул Огородников, поднимаясь из кресла. Что-то не понравилось ему в словах Пафнутьева, что-то его насторожило.

И тут произошло нечто неожиданное. Пафнутьев бухнулся перед Огородниковым на колени и, упершись в ковер ладошками у самых ног адвоката, даже голову склонил, чтобы подробнее рассмотреть блестящие черные туфли Огородникова. Он провел пальцем по лакированной поверхности туфли, смахнув тонкий слой городской пыли, которая никак не могла остаться, если бы Огородников действительно возился с отвалившейся подошвой. На обеих туфлях пыль была совершенно одинакова, а на боковой поверхности подошв не просматривалось никаких следов клея.

Видя ползающего в ногах Пафнутьева, видя его склоненную голову и нескладно изогнутую в поклоне фигуру, Огородников явно растерялся.

— Павел Николаевич, что вы... Павел Николаевич...

— Что и требовалось доказать, — сказал Пафнутьев, поднимаясь и отряхивая невидимые пылинки с колен. — Дорогой и многоуважаемый Илья Ильич.

— Простите, но я ничего не понимаю!

— Это радует! — воскликнул Пафнутьев почти весело и покинул контору Огородникова, оставив того в полнейшем недоумении.

Впрочем, в душе адвоката было не только недоумение, в него начал просачиваться самый обыкновенный страх. Когда Огородников не понимал происходящего, когда события выходили из-под его контроля, он знал наверняка — это плохо.

* * *

Жестянщик и Забой к двум часам были уже дома и тут же включили телевизор. Сообщение о Петровиче они прослушали молча, не произнося ни слова. И портреты его посмотрели, и слова диктора выслушали молча. И лишь, когда передача закончилась, Жестянщик и его друг Забой посмотрели друг на друга.

— И что скажешь? — произнес наконец нервный и несдержанный Жестянщик.

— Илья заложил.

— Да, Петрович предупреждал.

— А завтра про нас сообщат... И портретики покажут, и статьи назовут...

— Надо Петровичу позвонить. Вдруг у него телевизор был выключен. — Жестянщик, дергаясь от возбуждения, набрал номер телефона Петровича и замер, прижав трубку к уху. К телефону никто не подходил. Тогда он набрал номер снова, думая, что ошибся, но и на этот раз в трубке слышались лишь долгие безответные гудки.

— Ну что? — спросил Забой.

— Никто не подходит.

Это было странно, это никак не объяснялось.

Они ушли от Петровича полчаса назад, он никуда не собирался, он вообще не выходил из дома последние дни, они носили ему хлеб, колбасу, водку. Правда, водку он почти не пил, отдавая предпочтение чаю, вот чаю он пил много. Это не был чифирь в полном смысле слова, но чай Петрович заваривал крепкий — столовая ложка на стакан.

— Может, с сердцем что-то? — предположил Забой.

— Какое сердце?! Какое сердце?! — взвился Жестянщик. — У него Огородников должен быть! Понял?