– Хватит пугать меня! Это ваша работа – искать маньяков. И ничего-то особенного я не сделала. Больше того, я была добра к нему. Я тратила на него время, выслушивая его стихи, весь этот любовный бред… Да, он помог мне однажды, но я же его об этом не просила! И вообще, зачем вы приехали? Чтобы запугать меня до смерти? Или чтобы обвинить во всех смертных грехах? К тому же, меня его мать просила оставить его в покое… так что мы действовали с ней заодно…

– Как выглядела его мать? Вы можете ее описать?

– Да чего там описывать? Обыкновенная курица пенсионного возраста. Это она воспитала урода сына, вот ее ищите и обвиняйте.

– И все-таки?

– Она была в пальто… В какой-то дешевой шапке… Волосы как будто бы светлые, лицо бледное. Она сильно нервничала.

– Она звонила вам… Вы утверждаете, что она звонила с телефона-автомата?

– Во всяком случае, ее номер у меня не проявлялся… Ни разу. Да и звонила-то она всего пару раз, может быть.

– А номера телефона самого Жени вы тоже не знаете?

– Наизусть не знаю. Просто, когда он звонил, на моем телефоне появлялось его имя «Женя». Он сам записывал свой номер в мой телефон. Но потом этот номер исчез… Думаю, это произошло тогда, когда он решил нас всех убить… Он сам и стер его… Урод… Вы же сами говорите, что он был далеко не дурак. Короче, я не могу вам ничем помочь. И фотографию я его со своего телефона сама стерла… Господи, и надо было мне с ним встретиться тогда, в парке… Это я, дура, виновата… Мне тогда так плохо было, я вообще ничего не соображала…

– Значит, ни фотографии его нет, ни номера телефона его и его матери…

– Говорю же, ничего нет.

– Лиля, ты бы предложила гостю чего-нибудь выпить… – крикнул сверху Денисов.

– Ой, извините… Может, чаю?

Ольга Болотникова сидела за столом в своей кухне и разглядывала большой кусок торта. Все давно ушли, она осталась совсем одна. Прежние страхи улетучились, но в душе осталась какая-то пустота и безысходность. Словно она только что обнаружила, что вся ее прожитая жизнь была на самом деле фрагментом какого-то незнакомого фильма. И вот теперь все разошлись, а она, игравшая главную героиню, осталась сидеть за этим бутафорским столом и смотреть на бутафорский торт. И кто был режиссер, которому она подчинялась все эти годы? И почему он сейчас ушел, не оставив ей сценарий?

Она не знала, как ей дальше жить, что делать, что чувствовать. Если бы эту историю ей рассказал кто-то другой, с кем это приключилось, то тогда уж она наверняка смогла посоветовать, как поступить. Сама же разобраться в происшедшем она была не в силах.

Рядом с тарелкой с тортом лежало письмо. В нем – листок с одним-единственным словом: «Прости».

Разве такое прощается? И если прощается, то как же тогда жить дальше, если знаешь, что за все зло, причиненное другому, можно расплатиться таким вот коротеньким письмом. Прости, и все. Я исковеркала тебе жизнь? Прости. Я превратила твою жизнь в ад? Прости. Я использовала тебя? Прости… Сколько можно уже?

Панина Алевтина Петровна. Женщина приятная во всех отношениях. Справедливая, строгая, милая, вежливая, тихая, скрытная, задумчивая, одинокая, несчастная…

Вежливо выпроводив Катю Веретенникову, Алевтина Петровна села напротив Ольги и пристально взглянула ей в глаза. А потом вдруг сказала:

– Это был мой сын, Женя… Он болен… Лида тебе все расскажет… Я уезжаю, мой адвокат сделает все, чтобы сделка прошла как можно быстрее. Умоляю – прости нас…

Она вышла, хлопнув дверью, и этот конверт на столе казался просто забытым ею. Ольга даже не сразу сообразила, что он адресован ей. Открыла, прочла: «Прости».

«Лида тебе все расскажет»…

Что она могла рассказать, Лидия Наполова?

Она начала припоминать все мелочи, обрывки фраз, телефонные разговоры Алевтины, ее тяжелые вздохи, задумчивость… Больной сын. Она скрывала ото всех, что у нее есть сын. Скрывала потому, что было стыдно. Потому что знала о нем все и покрывала его. Потому что не знала, как ей жить с таким грузом на сердце. Но жить такой жизнью было трудно, и она взяла себе в сообщницы Наполову. Иначе как объяснить эту ее фразу: «Лида тебе все расскажет»?

Первый порыв броситься за ней, догнать, ударить по лицу, еще раз и еще… Оттаскать за волосы, еще раз ударить наотмашь… Это желание длилось всего мгновенье. Потом наступило ощущение какой-то чистоты, тишины и умиротворения. Это она сейчас, здоровая, относительно спокойная, наполненная любовью к Сергею, сидя в теплой уютной кухне за чаем, представила себе жизнь Алевтины Паниной, которая была – какой контраст! – опущена, раздавлена, опустошена, унижена словно самой жизнью и обстоятельствами, напугана, связана по рукам и ногам собственным же материнским инстинктом… И пришла потому, что уже не могла бездействовать, видимо, узнала про Катю Ратманову и ее маленьких детей… Здесь ее система дала сбой. Что-то разрушилось в механизме ее любви к сыну. Куда вот она сейчас пошла? Побежала? Помчалась? Прятать его или, наоборот, сдавать? А может, она задумала страшное… Сделать это с ним. Или с собой?

А ведь такая приятная была женщина, милая. К ней всегда можно было подойти с просьбой помочь. Она была умная, знала, как вести себя с цифрами и людьми. Казалось, она вообще все знала. У нее всегда можно было занять денег. Она приносила из дома очень вкусное варенье из айвы с орехами. Когда она пила чай, то, держа чашку, оттопыривала мизинец. У нее были длинные тонкие пальцы и розовый лак на ногтях. Волосы свои она укладывала в высокую аккуратную прическу – волосок к волоску. Носила дорогие костюмы, женственные блузки…

Вот куда она побежала? Что делать?

Звонок Глафиры вывел ее из шока. Хотелось сказать ей так много, но она не могла. Хотела одного – чтобы они как можно быстрее вернулись. И тогда они пойдут вместе к Наполовой. Если она, конечно, никуда тоже не убежала, не умчалась…

Глаша спросила про Панину. Значит, поездка удалась и они узнали что-то очень важное. Возможно, не приди сама Алевтина, их сведениям бы не было цены. А сейчас она раскрылась сама. Вылезла из своей раковины, сказала все самое важное и снова скрылась.

Звонок прозвучал тоже как-то странно, словно его обмотали ватой. Пошатываясь, Ольга добрела до двери, увидела Лизу, Глафиру, распахнула дверь.

Потом опустилась по стенке вниз, закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Это была она? Она? – Глафира помогла ей подняться и утащила в кухню. – Садись и рассказывай, что здесь произошло?

Ольга коротко рассказала, как после их ухода Алевтина Петровна отправила Катю Веретенникову на работу, а сама, оставшись с ней один на один, сказала эти странные слова: «Это был мой сын, Женя… Он болен… Лида тебе все расскажет… Я уезжаю, мой адвокат сделает все, чтобы сделка прошла как можно быстрее. Умоляю – прости нас…»

Они хотели пойти за Наполовой, но Лидия Александровна позвонила сама. Вошла и, оценив ситуацию, сказала: