кругу.

— Отмечать нужно со своими сверстниками, — наставительно говорит он.

— Так я ещё не обзавёлся знакомствами среди пенсионеров, — хмыкаю я.

Он смеётся.

— Незачем тебе с пенсионерами развлекаться, вон молодёжи сколько вокруг. Каждому овощу своё время. Ну, посмотришь уже что там или нет?

Знаю я что там, но дорогой подарок меня не радует. Наоборот, даже тяготит. Я достаю красиво упакованный магнитофон. Чёрный, с кнопочками, которые лизнуть охота, с отделением для кассеты, на дне которого встроен оранжевый прямоугольничек со скруглёнными углами. Прелесть просто. Чудо инженерной мысли. Размером меньше листа писчей бумаги, толщиной сантиметра в четыре.

— Спасибо большое, — говорю я. — Правда, я тронут. Но мать убьёт если я такой дорогой подарок приму.

— Не убьёт, — машет он рукой. — На вот ещё, держи.

Он протягивает несколько кассет Maxell.

— Там некоторые с записью. Я не знаю, что ты слушаешь, поэтому подборка разношёрстная немного.

Я ставлю первую кассету не читая надпись карандашом, и это оказывается Высоцкий.

«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью

Если, конечно, и ту и другую раздеть»,

— поёт он голосом Жеглова.

Это, как гадание. Первая фраза и вот тебе предсказание и пища для размышлений. Есть у нас на Руси Пушкин да Высоцкий, а другого и не надо…

Я долго сижу у Большака и слушаю вместе с ним Владимира Семёновича. Голос его льётся, как живой, да он и есть живой.

— Делай, что должен, — говорит мне на прощание Юрий Платонович. — Это всегда лучше всего.

Я выхожу с коробкой под мышкой. Ясно, что он видит во мне сына, поэтому и… поэтому и вот это всё. Или есть ещё что-то чего я пока не понимаю? Все эти блага, которыми Платоныч меня осыпал, для чего они или почему? Могу себе признаться, он мне нравится. Но достаточно ли я его знаю… Я сажусь на очищенную от снега деревянную лавочку в аллее, тут же, неподалёку от его дома. Кладу коробку на колени и долго сижу, глядя перед собой.

Значит, нужен план. План нужен, значит… Мда… Будет вам план… Будет!

На следующий день после школы я еду в магазин. Успеваю зайти домой, пообедать, взять сумку через плечо, положить в неё «Соньку» и тогда только выдвинуться в путь.

Лида уже изнывает от ожидания.

— Сегодня, — шепчет она тоном, не терпящем даже намёка на возражение, — я до четырёх. Как закончишь, сразу идём ко мне! Я тебя уже заждалась.

— Хорошо, голубка моя, — открыто улыбаюсь я. — Я уже и сам заждался!

Тётя Люба просит меня подбить кассовые ленты с чеками, как в прошлый раз. Потом я помогаю в подсобке, провожу инвентаризацию остатков и пью с ней чай.

— Сможешь в субботу выйти? — спрашивает она.

— Конечно смогу. Я же, как пионер, всегда готов да ещё и к труду, и к обороне.

— Хороший мальчик, ешь сырок, «Пошехонский», мой любимый, свежий-пресвежий, только после обеда привезли. Хочешь с хлебом с маслом?

— Нет, спасибо, я обедал. Уроков мало было, комсомол меня не дёргал, барышни не атаковали. Так что всё успел и весь ваш сегодня.

— Бедный, нет тебе покоя, — смеётся она. — Особенно от девок, да? Отбоя нет, точно?

— Ну, не так уж прям совсем, я же Ален Делон какой-нибудь.

— Ты у нас ещё лучше, вон хоть у Зины спроси. Ждёт, когда придёшь предложение делать.

Тётя Люба от души смеётся.

— А чего в субботу будет? — спрашиваю я.

— В субботу тут у нас будет сабантуйчик небольшой. Колбасный бал.

— Прям бал?

— Шучу я, — машет она рукой. — Во-первых дохренища колбасы привезут. Там два сорта будет, надо будет рассортировать, ну и так, мало ли что помочь. Народ набежит, выходной всё-таки. Деньги надо отдать, кому надо, понимаешь, да? У нас тут за два дня подкопилось. Хорошо наторговали, в общем. Бумаги надо будет подбить, опять же. Накладные рассортировать, какие куда. Игорёша припрётся, и другие шишки приедут, ну и всё такое. В общем, вся наша мафия здесь будет. Так что не знаю, что, но что-то точно делать тебе придётся.

— Сделаем, конечно, какой разговор.

— Ну, и ладненько. Ты завтра не приходи. У тебя же день рождения?

— Точно.

— Ну вот и празднуй спокойно. А в субботу уже потрудимся немножко. Капочку, да?

Когда я освобождаюсь, Лиды в отделе уже нет. Представляю, как она меня ждёт, икру мечет, наверное. Я подхожу к её дому, старому, с потрескавшейся штукатуркой. До войны ещё строили, наверное. Из подъезда выходит старушка божий одуванчик.

— Здравствуйте, — говорю я. — Вы меня простите, я ищу Сикорского Афанасия Семёновича, он профессор, видный такой, кудрявый, лет шестьдесят ему. Мне адрес дали, сказали, будто он в этом доме в сороковой квартире живёт. А я как не приду, там нет никого. Не знаю, может адрес не тот? Не встречали вы такого?

Старушка внимательно меня слушает, оглядывает оценивающе и кивает.

— Верно говоришь, сынок. Неправильный адрес. Сороковая сроду пустая стоит. Лет семь тому жила семья, да уехала. Недавно, правда, девка молодая въехала, но профессора кудрявого там точно нет.

Я благодарю её и ухожу. Дождавшись, когда уйдёт и она, снова иду к подъезду и поднимаюсь на второй этаж. В подъезде влажно и пахнет плесенью. Звоню и слышу доносящийся из-за двери звук девичьих ног.

— Чего так долго? — строго спрашивает Лида. — Я уж думала, ты опять сегодня меня продинамишь.

— Что значит опять? — усмехаюсь я. — Когда я тебя динамил? А вот за тобой есть грешок такой.

— Ладно, проходи уже. Можешь здесь раздеться, соседей сегодня не будет.

— Да ты что! Вот это удача! А куда они делись?

— К родственникам полетели. В Новосибирск, кажется. Проходи-проходи.

Она заводит меня в свою комнату. Убожество, зато выглядит натурально. Кровать, стул, стол, шкаф, гобеленовый коврик на стене. Голая лампочка под потолком. Могли бы и получше служебную квартиру обустроить. Ясно, что у Лиды никаких соседей нет. Зачем врёт? Странно и непонятно.

— Ничего, симпатично у тебя здесь, — улыбаюсь я.

— Издеваешься? Дыра страшная.

— А соседи кто?

— Муж с женой под пятьдесят. Спокойные, не пьющие.

Я понимающе киваю.

— Это самое главное, да?

— Да ладно, что мы о соседях-то?

— И то верно, — соглашаюсь я. — Иди ко мне.

Я расставляю руки и делаю шаг к ней.

— Первым делом самолёты! — она резко выставляет вперёд руку. — Сначала поговорим о деле. Выкладывай, что принёс.

— Ну ладно, — соглашаюсь я. — Можно и выложить. Для хорошего человека не жалко.

Я сажусь на кровать, расстёгиваю замок на сумке и