Когда историк обращается к Ирландии, как писал Маколей, заимствуя образы у римского поэта, «он ступает на тонкий слой пепла, под которым все еще остается раскаленная докрасна лава»[740].

Однако следует сказать, при всем уважении к авторитетам, что Великий голод не был актом «колониального геноцида»[741]. Он не был создан специально. Это была природная трагедия, которая стала более смертоносной от хронической бедности ирландских крестьян, живущих натуральным хозяйством. Кроме того, ограничивая вмешательство правительства до минимума, английские политики и чиновники отвечали в соответствии с общепринятой экономической мудростью того времени.

Тревельян не был чудовищем, глухим к горю и неспособным на жалость, когда санкционировал экспорт зерна из голодающих провинций. С другой стороны, он оказался безжалостным идеологом.

Он был суровым евангелистом и ревностным политическим радикалом, готовым пойти на ужасающие жертвы на алтарь того, что считал благоприятным историческим процессом. По мнению Тревельяна, голод являлся «прямым ударом мудрого и милостивого Провидения»[742] (очевидно, действовавшего по мальтузианскому принципу), чтобы цивилизовать ирландцев.

Однако Тревельян не являлся бессильной жертвой монолитной ортодоксальности. Многие современники отдавали предпочтение вмешательству государства, проклиная принцип невмешательства, если он означал «свободу умереть от голода»[743]. Другие указывали на позорное несоответствие трат огромных сумм на продвижение опиумной торговли или на покорение Синда, выплату 20 миллионов фунтов стерлингов для компенсации плантаторам Вест-Индии за освобождение их рабов. С другой стороны, выделили всего 8 миллионов фунтов стерлингов (половину — в виде займов) на возрождение Ирландии.

Даже те, кто был задействован в проведении правительственной политики, осуждали философию, которая стояла за ней. Один опытный комиссар, занимавшийся законом о бедных, критиковал теорию, утверждавшую: «Человек, который позволяет отчаявшимся ирландцам умереть от нехватки еды, говорит, что действует в соответствии с системой природы… Но я считаю, что частью системы природы является наше сочувствие им и помощь им»[744].

Значит (что расходится с некоторыми заявлениями), Тревельяна и его политических руководителей нельзя оправдать, считая рабами догмы. Ни в коем случае не является анахронизмом утверждение, что, несмотря на трудности, включающие финансовый кризис в стране и недостаток продуктов питания по всей Европе, они могли (и им следовало) сделать гораздо больше, чтобы помочь Ирландии, когда той крайне требовалась помощь.

Правда заключается в том, что Джон Булль мало сочувствовал Пэдди. Англичане мало занимались благотворительностью, зато обвиняли ирландцев в неблагодарности. Они любили винить в голоде ирландскую слабость, нерадивость, лень и безответственность, утверждая, что истинная причина гниения картофеля — католицизм («папизм»)[745]. Один американский путешественник услышал, как английские аристократы говорят об ирландцах, как о «компании низких, вульгарных, ленивых уродов, которые предпочитают попрошайничество работе, а грязь чистоте». Он сделал вывод, что закон природы — «ненависть к тем, кого мы подавляем и угнетаем»[746].

Ирландцы понимали враждебность и лезли на рожон. Но голод, который привел к восстанию в 1848 г., обеспечил и несерьезность бунта. Это было не больше, чем столкновение на небольшом участке земли, отведенном под капусту. Подобные Дон-Кихоту лидеры движения «Молодая Ирландия» (например, Уильям Смит О'Брайен, носивший зеленый мундир) не могли поднять крестьян, слишком сломленных для того, чтобы пытаться «раздавить или нанести сокрушительный удар кровавой старой Британской империи»[747].

Зато британское правительство, которое начали беспокоить чартисты в Лондоне и революционеры в континентальной Европе, наполнили Дублин таким количеством войск и орудий, что здание таможни пришлось использовать под казарму и арсенал. Однако ирландцы подняли зеленый флаг в виде противостояния «Юнион Джеку» и сохранили традицию политического насилия, проявлений которой будет легион.

Но революционные организации вроде фениев (основанного в Нью-Йорке в 1857 г. Ирландского республиканского братства) или отколовшиеся от них группы не столь сильной террористической направленности (например, Неуязвимые), находили значительную поддержку в Ирландии, как и в Европе. Но очень малое количество викторианских сторонников самоуправления и автономии Ирландии требовали полного отделения от Британии, предпочитая какай-то вид статуса доминиона.

Однако кровь жертв голода стала катализатором националистического движения. Его распространение в таких масштабах продемонстрировало: ирландцы в Вестминстере не были, как выразился Джон Митчелл, «патрициями из имперского сената». Это «пленники, которых тянут привязанными к колесам колесницы во время имперского триумфа победителей в столице врага».

Священный гнев, который испытывали ирландцы от ужаса и опустошения, охвативших их страну, распространился по миру вслед за национальными диаспорами. К 1860 г. 300 000 ирландцев жили в Канаде, 250 000 — в Австралии, а в следующие десять лет миллион человек отправился в США. Дома и в империи ирландцы, которые являлись католиками, обычно считались занимающимися подрывной деятельностью с разрушительным и губительным влиянием. Но в подвалах Бостона, трущобах Нью-Йорка и жилищах Чикаго обозленность на англичан стала безудержной. История голода, которая разрасталась по мере пересказов, вызывала ненависть и ужас, как говорил Митчелл: «И ни одному американскому гражданину не приходилось после этого удивляться, когда он слышал, как ирландцы в Америке яростно ругали Британскую империю».

Митчелл предсказывал: империя будет похоронена. Но пока «страстное желание статуса самостоятельного ирландского государства»[748] все еще оставалось незрелым.

Британские политики отмечали туже перспективу, хотя, конечно, с другой точки зрения. Они стенали из-за ненависти к Англии, которая распространялась за границей. И опасались, что Ирландия вместе с другими угнетенными нациями станет Немезидой для империи[749].