Эдуардо Дуальде был вынужден решать вопрос о прекращении выплат по внешнему долгу и иметь дело с растущим социальным протестом. Особенно протестовали пострадавшие от запрета снимать деньги с банковских счетов и других ограничений, связанных с финансовыми операциями. Министр экономики Хорхе Ремес Леников отказался от искусственного сдерживания курса валют, и вскоре за 1 доллар стали давать 4 песо. Девальвация ухудшила положение держателей банковских счетов, загнанных в угол финансовой политикой правительства. Когда Дуальде стал президентом, он пообещал, что держателям долларовых банковских счетов деньги будут возвращены в долларах. Однако вскоре стало ясно, что это приведет к банкротству банковской системы, и президент отказался от своих первоначальных намерений.

Другой проблемой была безработица и бедность. Кризис вызвал волну грабежей в бедных районах. Разветвленный аппарат перонистов в Буэнос-Айресе сумел остановить погромы и сдержать недовольство, однако требовался план по выходу из этой критической ситуации. С согласия Всемирного банка и Международного валютного фонда Дуальде выдвинул план помощи безработным, согласно которому государство ежемесячно выплачивало обездоленным по 150 песо. Тем не менее эта мера не смогла остановить протесты уже консолидированного движения пикетчиков (правда, эти протесты приняли более цивилизованные формы). Один из таких протестов положил конец правлению Дуальде. На мосту Пуэррейдон, связывающем городок Авельянеда с Буэнос-Айресом, полиция применила жесткие меры против тысяч манифестантов, представлявших различные организации безработных. Два человека погибли, десятки были ранены. Негативная реакция на эти события заставила Дуальде объявить о досрочных выборах. Он не мог продолжать править, не подтвердив свою легитимность на выборах.

Почти неизвестный перонист сумел завоевать симпатии Дуальде. Речь идет о губернаторе провинции Санта-Крус Несторе Киршнере, примыкавшем в 1970-е годы к левым перонистам и уже давно выставлявшем свою кандидатуру на внутрипартийных выборах. Он считался прогрессивным перонистом, и Дуальде понял, что Киршнер обладал двумя необходимыми на тот момент качествами: быть левым и маловлиятельным. Первое требовалось для сдерживания социальных протестов путем сближения с недовольными. Время покажет, был ли прав Дуальде и сможет ли Киршнер править самостоятельно...

Прошло время, и я пишу это дополнение к «Краткой истории аргентинцев» почти два года спустя после вступления Киршнера на пост президента. Можно по разному оценивать его деятельность, но голоса, предвещавшие в 2001 г. всевозможные беды, были вынуждены замолчать. Аргентинское общество приложило огромные усилия для выхода из кризиса, и институты страны, по крайней мере формально, продолжают действовать.

Поэтому пришло время извлечь некоторые выводы из этой книги, которая становится уже слишком длинной...

В начале книги я писал, что попытка обобщить историю Аргентины в шестнадцати главах — это почти проявление неуважения к ней, так как исторический процесс очень сложен и в нем переплетено множество факторов. Различные события оказывают влияние друг на друга, и любая попытка упростить их в определенном смысле грешит против исторической правды, поиск которой должен быть целью любого историка. Также верно и то, что история неисчерпаема и непостижима по определению: невозможно описать ее в полном объеме, всегда будут отсутствовать некоторые важные фрагменты. Но попытка обобщить, показать наиболее важные, с моей точки зрения, аспекты истории Аргентины представляется оправданной, хотя многое, безусловно, осталось неупомянутым.

Итак, на этих страницах я постарался показать важнейшие процессы, лежащие в основе истории страны, и некоторые другие, более поздние события, оказавшие влияние уже на современную Аргентину. Вначале речь шла об отдаленных от нас по времени событиях, начиная с основания Буэнос-Айреса, а закончилось повествование в момент, когда наши собственные жизни и история переплелись воедино. На этом месте представляется благоразумным поставить финальную точку.

Так что в этой последней главе, видимо, нужно сказать об «уроках истории», хотя я считаю, что история не учит; история — это не наставница жизни, как сказал Цицерон двадцать веков назад. Хотя эту фразу затем повторяли многие, в том числе и Сервантес, я полагаю, что это ложь во благо, дань вежливости по отношению к этой науке. Если бы история действительно была наставницей жизни, то не совершались бы ошибки, которые обычно совершают общества и их лидеры, а мы, историки, были бы не только советниками, но и непогрешимыми жрецами для правителей и управляемых... Поэтому, хотя эта глава и называется «Уроки истории», ее содержание более скромно и не так претенциозно. То, что вы прочтете ниже, — это итоги изысканий одного историка.

Как я уже отмечал, историческому процессу свойственны и разрывы, и преемственность. При этом преемственность не всегда бывает очевидной. Из этого сочетания разрывов и преемственности складывается, если можно так выразиться, великая симфония аргентинской и мировой истории.

Одной из наиболее важных тенденций, проходящих красной нитью через историю Аргентины, является стремление аргентинского народа установить в стране федеральную систему. И речь идет не просто о политическом федерализме, а о типе общества, где региональная самобытность пустила глубокие корни и оказала влияние на страну в целом.

Это было показано еще в начале книги, так как сразу после основания Буэнос-Айреса началась борьба, иногда незаметная, почти подспудная, а иногда насильственная и сметающая все на своем пути, между двумя Аргентинами — столицей, расположенной на берегу Рио-де-Ла-Платы, вместе с прилегающими к ней районами, и другой Аргентиной, глубинной, охватывающей север, северо-запад, Куйо и Патагонию. Если в истории Аргентины есть диалектика, то она просматривается в столкновениях и соглашениях между Буэнос-Айресом и остальной страной.

И здесь нужно отметить очень любопытную деталь: Аргентина является федеральным государством по своему конституционному устройству и самобытности регионов, о чем было сказано выше. И тем не менее географическое положение Аргентины заставляет ее быть унитарной, зависеть от единого центра — Буэнос-Айреса. Регионы не могли превратиться в независимые государства, поскольку существовал лишь один выход во внешний мир — Буэнос-Айрес. Эти, по определению Хуана де Матьенсо, «врата в земли» превратились в место сбора пошлин, и правящие классы, а также народ Буэнос-Айреса дорого брали за то, чтобы распахнуть или приоткрыть врата; иногда эти врата закрывались вовсе.

Росас не слишком ошибался, когда писал в «Письме из асьенды Фигероа», что условия, существовавшие в США и Аргентине, были различны: в Соединенных Штатах федеральная система сложилась естественным путем, поскольку все тринадцать колоний, основавших страну, были морскими портами; в Аргентине лишь Буэнос-Айрес обладал выходом к морю. Несмотря на этот географический фатализм, история доказала, что у аргентинского народа федеральные наклонности, федеральный характер, и этот характер отразился в законах, конституции страны и оказался сильнее географического фатализма.