Выходит, что штаб фронта сделал все для успеха, а уже на местах все это было утрачено. При этом главкозап ген. А.Е. Эверт не потрудился понять, что войскам надо не только указывать: их еще надо непосредственно учить. При подготовке операции можно и нужно осторожничать, дабы с максимальным эффектом рассчитать предпосылки победы. Но вот с началом операции осторожность, что была так присуща А.Е. Эверту, должна быть отринута. В свое время К. фон Клаузевиц говорил: «Умножать осторожность за счет достигаемого результата — это ложная осторожность, противоречащая природе войны; ради крупных целей надо и отваживаться на многое. Истинная осторожность заключается в том, чтобы, отваживаясь на что-нибудь на войне, тщательно выбирать и применять средства к достижению результата, не упуская ни одного из них по лености или легкомыслию. Такого рода была осторожность императора Наполеона, который никогда не преследовал крупных целей боязливо и половинными шагами ради осторожности». А ведь в задачу генерала Эверта входило ни много ни мало, как прорвать германский фронт, отбросить врага в Польшу и приступить к слому всего неприятельского фронта.

Итак, неудача мартовского наступления на озере Нарочь, выявившая массу недостатков в подготовке войск и боевой технике, тяжело повлияла на сознание солдат и офицеров, лишний раз давая доказательства того, сколь трудно бороться с немцами. Борьба с могучим противником — только для сильных духом, привыкших умирать, но не покоряться неизбежности. Единственным действенным выходом из создавшейся ситуации объективной невозможности осуществить прорыв неприятельского укрепленного фронта и затем развить успех мог стать перенос главного удара на Восточном фронте в кампании 1916 г. против австрийцев. Брусиловский прорыв доказал, что удар должен наноситься южнее Полесья, но русская Ставка, скованная диктатом союзников, не могла решиться на перенос главного удара в пользу Юго-Западного фронта.

По качеству своей боевой подготовки, силе духа солдат и офицеров, вооружению русские не уступали, а то и превосходили австрийскую сторону. И главное, ни русские военачальники, ни русские солдаты не боялись австрийцев вообще: здесь психология также оказывалась на стороне русских. Например, Юго-Западный фронт так успешно сопротивлялся неприятельскому наступлению даже летом 1915 г., потому что, по словам участников войны, «австрийцев мы привыкли считать ниже себя; и солдаты, и начальники в боях с австрийцами чувствовали себя иначе. И армии Юго-Западного фронта не только держали перед собою большие силы [неприятеля]. Но в частичных наступлениях почти неизменно имели успех»{239}. А один из русских солдат так объяснил разницу между германцами и австро-венграми: «Нам казалось, что мы в отпуске, когда наш полк перебросили на австрийский фронт. Большинство австрийцев воевать не хотят. Немцы другие! Но мы могли бы их научить кое-чему, если бы имели вполовину больше пулеметов и снаряды к пушкам»{240}.

Главным результатом Нарочской наступательной операции лично для Эверта, как и для Куропаткина, стал психологический надлом.

Выражался он в том, что эти полководцы пришли к твердому убеждению, что прорвать германскую оборону имеющимися техническими средствами невозможно, невзирая ни на какой героизм войск. Громадные и вместе с тем безрезультатные потери ужаснули главкосева и главкозапа. Это обстоятельство и побудило их отказаться от самой идеи атак неприятельской обороны, впредь до получения необходимого количества батарей тяжелой артиллерии, способной взломать германские долговременные укрепления. Как говорит современный западный автор, «успешными генералами Первой мировой войны были те, кто не сломался и не впал в пессимизм, когда им выпала тяжкая участь иметь дело с цифрами потерь»{241}. Таковы были объективные проблемы наступательных усилий в позиционной борьбе. Генерал Эверт не оказался в данном смысле «успешным генералом». Следовательно, был сделан вывод о том, что русская армия должна отказаться от прорывов впредь до насыщения ее техникой. Но произойти это насыщение могло разве что в 1917 г.

Таким образом, Куропаткин и Эверт полагали, что кампания 1916 г. на Восточном фронте должна быть пассивной. Соответственно, противник получал шанс на победу как в Италии, так и во Франции. Легче ли было бы после этого России? Но главное, что ни Куропаткин, ни Эверт не собирались отказываться от своих постов, получая приказы Ставки, прямо противоположные их собственному мнению и убеждению — о необходимости наступления. Отсюда брал свое начало тот скрытый саботаж русского оперативно-стратегического планирования, что разрабатывался ген. М.В. Алексеевым.

Тем не менее в кампании 1915 г., как и в 1914 г., ген. А.Е. Эверт неплохо руководил своими войсками, не вызывая особенных нареканий со стороны Верховного главнокомандования и штабов фронтов. В качестве командарма от обороны генерал Эверт был превосходен. Его усилия по ликвидации Свенцянского прорыва немцев в сентябре 1915 г. это отчетливо показывают. Но вот для наступления, да еще на посту главкозапа, он себя не оправдал. Представляется, что как раз пост главнокомандующего фронтом был для ген. А.Е. Эверта слишком высоким, не соответствующим ни его способностям, ни волевому настрою. А.И. Деникин верно характеризовал: «Если легче разбираться в способностях и продвигать людей во время войны, то предназначения на высокие командные посты сопряжены с большими трудностями и часто ошибками. Тем более, что характер и способности, проявляемые человеком в мирное время, зачастую совершенно не соответствуют таковым в обстановке боевой. Достаточно вспомнить блестящую и вполне заслуженную мирную репутацию генерала Эверта, далеко не оправдавшуюся на посту главнокомандующего Западным фронтом…»{242}

Ген. А.Е. Эверт не выдержал испытания высоким назначением. Это позволило западным исследователям, и во многом справедливо, отнести русских главнокомандующих Северным и Западным фронтами к представителям армии старого образца, образца Русско-японской войны 1904–1905 гг. Прежде всего — по сравнению с А.А. Брусиловым в период Луцкого (Брусиловского) прорыва: «Типичным примером неумелых действий “старой” русской армии (в отличие от “новой армии” во главе со “здравомыслящими специалистами”, появившейся летом 1916 г.) было наступление у озера Нарочь в 1916 году»{243}. Конечно, дело здесь не в «старой армии». Как думается, пост главнокомандующего фронтом оказался не по плечу неплохому командарму. Нужно помнить, что именно А.Е. Эверт был выбран на высокий пост в августе 1915 г., благодаря предшествовавшему производству. Еще больше это обстоятельство (лестница чинопроизводства) относится к ген. А.Н. Куропаткину.

В 1914–1915 гг. 4-я армия ген. А.Е. Эверта больше оборонялась, нежели наступала. В преддверии готовившегося на 1916 год наступления можно было сделать и лучший выбор. Однако же в августе 1915 г. выбор был оправдан — раз Западный фронт, несмотря на массу трудностей, сумел сдержать натиск немцев под Вильно и Свенцянами. Но вот в наступательных операциях выбор не оправдался. Прежде всего — в области психологии и воли как квадрата качеств полководца: «В расшатанных уже морально войсках позиции, занятые германской пехотой, начали расцениваться как неприступные. Отдых, обучение, соответственная подготовка могут преодолеть такой предрассудок среди солдат и младшего командного состава. Но такой же боязливостью и почтением к противнику проникся и высший командный состав во главе с ген. Эвертом»{244}. Летом 1916 г. Психологический фактор проявится в еще большей степени, ибо если относительно Нарочи можно говорить об объективных недостатках командования, то о Барановичах — уже как о саботаже. Разумеется, из лучших побуждений — сбережение крови людей) и срыве планов Ставки штабом Западного фронта и, следовательно, лично ген. А.Е. Эвертом.