Но ни о чем таком мы с ним не поговорили.

Я упустил свой шанс.

Я повел себя, как последний кретин. И остался без друга.

Люди, которых любишь, не умирают никогда.

Это давным-давно сказал Омаи.

Он был прав. Они не умирают. Вернее, не умирают полностью. Они продолжают жить в твоем сознании. Так было всегда. Ты хранишь в себе их свет. Если память о них жива в тебе, они тебя направляют – так сияние давно угасших звезд помогает кораблям не заблудиться в незнакомых водах. Перестань их оплакивать, начни к ним прислушиваться, и у них достанет сил изменить твою жизнь. Они могут от многого тебя уберечь.

Омаи жил на окраине городка, в доме номер 352 по Брокен-Хед-роуд. В одноэтажном, обшитом вагонкой домишке.

Отсюда был виден океан. Как же иначе? Если бы Омаи мог, он жил бы в океане.

Я постучал и стал ждать. Голова тупо ныла. Из дома доносились негромкие звуки. Наконец дверь приоткрылась на длину цепочки, и в щель выглянула старуха с короткими седыми волосами, на вид сильно за восемьдесят. Ее морщинистое лицо напоминало географическую карту. Она стояла скособочившись – артрит и остеопороз ее не пощадили – и моргала полуслепыми от катаракты глазами. На ней была ярко-желтая кофта на пуговицах, в руках – электрический консервный нож.

– Вам кого?

– Прошу прощения. Наверно, я ошибся адресом. Извините, что побеспокоил вас в столь поздний час.

– Ничего страшного. В последнее время я плохо сплю.

Она уже закрывала дверь.

– Я ищу Сола. Сола Дэвиса, – поспешно сказал я. – Он здесь живет? Я его старый друг. Мы с ним сегодня ужинали, и, боюсь, я его расстроил.

Она чуть помедлила.

– Том. Меня зовут Том, – добавил я.

Она кивнула. Значит, слыхала обо мне.

– Он ушел кататься на доске.

– В такую темень?

– Это его любимое время. Океан никогда не уходит домой. Это присловье Сола.

– И где же он катается?

Она задумчиво опустила глаза на бетонную дорожку перед домом, словно там был написан ответ на мой вопрос.

– Черт бы побрал мою старую голову… В Тэллоу-Бич.

– Спасибо. Большое спасибо.

Я сидел на песке и смотрел на него в свете полной луны. Вот крохотная фигурка взлетела на гребень волны. У меня в кармане завибрировал телефон.

Хендрик.

Не ответить – значит вызвать у него подозрения.

– Он с тобой?

– Нет.

– Я слышу шум моря.

– Он катается на доске.

– Стало быть, ты можешь говорить?

– Только если недолго. Пока он не вернулся.

– Он уже клюнул?

– Клюнет, никуда не денется.

– Ты все ему объяснил?

– Пока не все, но к тому идет.

– Ролик на YouTube набрал уже четыреста тысяч просмотров. Ему нужно исчезнуть.

Омаи скрылся под волной. Потом его голова появилась вновь. Это и есть жизнь. То ты на гребне волны, то падаешь вниз, но затем опять взлетаешь. Сколько сил и лет жизни тратит человек на то, чтобы взлететь, – добиться богатства, положения, власти, задирая планку все выше и выше? А Омаи жил другой жизнью, естественной, как океан, бескрайней и чистой, как горизонт. Вот он, распластавшись на доске и подгребая руками, взбирался на гребень огромного водяного вала.

– Так он и сделает.

– Я знаю, что он так и сделает. Ради нас всех. Дело не только в Берлине. В Пекине открылась исследовательская компания по биотехнологиям, и они…

За сто с лишним лет я этого наслушался. И отлично понимал, что должен отнестись к словам Хендрика серьезно, – ведь где-то у них моя Мэрион, – но воспринимал их как посторонний шум. Как шелест волны по песку.

– Слушай, Хендрик, мне пора. Он выходит из воды.

– План А. Поднажми, Том. И не забывай: не исключается план Б.

– Я все понял.

– Очень надеюсь.

После разговора я просто сидел на песке. Шум волн напоминал дыхание. Вдох. Выдох.

Спустя двадцать минут Омаи с доской в руке вышел из воды.

Он увидел меня, но прошагал мимо.

– Эй! – Я бросился за ним. – Слушай, я же твой друг. Я хочу тебя защитить.

– Мне не нужна твоя защита.

– Омаи, кто эта женщина? Та, что у тебя дома?

– Не твое дело. И держись подальше от моего дома.

– Омаи. Господи, Омаи. Черт! Дело серьезное.

Он остановился на кромке пляжа, поросшей жесткой травой.

– Я живу хорошо! И прятаться больше не хочу. Хочу быть самим собой. И жить добропорядочной жизнью.

– Ты можешь переехать куда тебе вздумается. На Гавайи. В Индонезию. Куда пожелаешь. Мало ли где есть отличные места для сёрфинга. Океан велик, он всюду океан. Огромная масса одной и той же воды, только и всего. – Я судорожно старался придумать хоть что-нибудь. Припомнить, что было в нашем общем прошлом, что помогло бы мне пробить стену его упрямства. – Помнишь, что говорил нам доктор Джонсон? Меньше недели после плавания? На обеде в твою честь в Королевском обществе? Насчет добропорядочности?

Омаи пожал плечами:

– Это было давно.

– Да ладно, неужели не помнишь? Нам еще подали куропатку. Он сказал, что всегда надо быть готовым к новому знанию. Добропорядочность без знаний слаба и бессмысленна, а знания без добропорядочности опасны. Я даю тебе знание, а взамен получаю одну лишь добропорядочность. Добропорядочность, которая грозит тебе смертью. И не только тебе.

– Том, хочешь узнать кое-что?

Я махнул рукой: давай, выкладывай.

Он зажмурился, будто вынимал из ступни осколок стекла.

– Ладно, я тоже поделюсь с тобой знанием. Я был таким же, как ты. Скакал с места на место. Объехал все Тихоокеанское побережье. Лишь бы мне не задавали вопросов. Был на Самоа. На Соломоновых островах. В Лаутоке – это на Фиджи. Ее зовут Сахарным городом, слыхал? Был в Новой Зеландии. Даже возвращался на Таити. Метался туда-сюда. Заводил полезные знакомства. Находил лазейки в теневой мир. Обзаводился фальшивыми документами. Каждый раз начинал все сначала. Каждые пять лет – с чистого листа. Но потом все изменилось.

– Когда?

Мимо прошел пожилой мужчина в вылинявшей футболке Quiksilver, протертых обрезанных джинсах и сланцах. В одной руке косяк, в другой – банка кока-колы. Он брел по тропинке к песчаному пляжу, мурлыча себе под нос грустную трудноуловимую мелодию. Набравшийся в лоскуты пьянчужка, которому не было до нас никакого дела. Он плюхнулся на песок и, глядя на волны, затянулся. Подслушать нас он не мог: далековато.