– Я знаю, Саш, – мягко прервал его Романов, наблюдая за движениями туши на полу.

Наконец Хузин сел на корточки, посмотрел снизу вверх все еще осоловелым взглядом, спросил:

– Ты кто такой, ептырь?

– Для тебя – смерть, – негромко сказал Романов.

Хузин ощерился, фыркнул, как кабан:

– А! Я ж про тебя знаю, слыхал! Романов с Владика? Это для вас этот щенок нюхал? Ну я тебя поздравляю, понял? – Он стал привставать дальше, мотая головой. – Хозяин вас достанет. И тебя, и твоих…

– Твой хозяин уже сегодня вечером будет болтаться на воротах своей помойки, – пояснил Романов доброжелательно.

Сашка то с ненавистью смотрел на встающего – с трудом, с хрюканьем и мыканьем – Хузина, то с недоумением – на Романова…

– Я не про эту свинью депутатскую. Я про настоящего Хозяина. – Хузин оскалился торжествующе, уже стоя «на полусогнутых».

Романов вдруг с резкой, непреодолимой силой поднял тушу бандюги и, прежде чем тот успел что-то сообразить, как поросенка на забое, швырнул его спиной в лоток гильотины и грохнул прочно защелкнувшимся ярмом – раньше, чем задохнувшийся от удара всей спиной о поддон Хузин сумел пошевелиться. Он выпучил глаза, взвыл, обеими руками схватился за толстый пластик, не сводя наполнившегося ужасом взгляда с висящего над ним ножа, заколотил ногами.

– Нет! Не надо! – сипло (ярмо было слишком узким для его толстой шеи) взвыл он через несколько секунд.

Романов наблюдал за ним спокойным, тяжелым взглядом.

– Я расскажу все! Я все расскажу! Я знаю много! Я золото! Золото вам… тебе! Тебе одному отдам! У меня есть! Свое! Много! Много!! – В этом вое был теперь только страх.

– Саш, выйди, – сказал Романов.

Мальчишка, тяжело дыша, помотал головой.

– Выйди, – повторил Романов спокойно и повелительно. – Это никакое не мужество – смотреть, как убивают крысу. Это просто противно. У тебя еще много впереди – много такого, для чего мужество будет нужно на самом деле. Иди.

Хузин выл, извиваясь в мертвой хватке гильотины. Шатал ее с такой силой, что она грозила опрокинуться. Сашка посмотрел на него еще раз, презрительно плюнул на пол, собрал в охапку свои вещи и пошел к лестнице.

Романов проводил его взглядом и посмотрел на Хузина. Тот на миг замолк, а потом завыл уже совсем нечеловечески, как пойманное животное. С лотка на пол закапало, и Романов, поморщившись, отпустил стопор.

Щелкнуло. Жикнуло. Чавкнуло. Отвратный вопль оборвался. Стукнуло. Гулко забулькало.

Романов, отойдя к лестнице, крикнул:

– Этого, который от какого-то там Ващука, сюда, быстро! И с мальчишкой, с Сашкой, поговорите, у него что-то важное!

* * *

Штурм завода Сажину обошелся в одного раненного пулей в правую икру и в одного, сломавшего два пальца о челюсть бандита. Охрана оказалась расхоложена до такой степени, что подвыпивший часовой заметил дружинников, только когда они – на ровном месте – оказались уже почти рядом. Было, естественно, поздно.

Рабов было больше двухсот – мужчины, старшие мальчишки, с десяток женщин, которые готовили еду (только рабам) и выполняли прихоти бандосов. Когда верховой с докладом об этом прискакал в поселок, Романов уже стоял на постаменте памятника, окруженный перепуганными, взволнованными, мало что понимающими людьми. Приехавшие с ним люди блокировали выходы с площади.

Женька и один из взрослых дружинников, повыгоняв из домов нескольких первых попавшихся женщин, отвели их в кафе – хоть как-то по первости позаботиться об освобожденных людях. Сашки среди них не было: он на бандитской лошади поскакал с еще одним дружинником в «имение», чтобы быстро взять людей и отправиться выручать своих товарищей и малышей с воспитательницей.

– Меня зовут Романов Николай Федорович, – начал Романов, выслушав доклад (на площади все терпеливо ждали). – Начнем с того, что я – представитель новой власти. Власти, при которой вы теперь будете жить. Балабанов же ваш сегодня вечером будет повешен – за работорговлю, издевательства над людьми и поборы.

По площади прокатился одобрительный радостный гул. Романов поднял руку:

– Тихо. Теперь следующий вопрос. Чем вы от него, Балабанова, отличаетесь?

– Ну ты сказанул! – под общий смех крикнул кто-то.

– Это кто там выразился? – прищурился Романов. – А, тебя я знаю в лицо… Ну и зачем ты сюда пришел? Просто посмотреть?

– А хоть бы и так! – продолжал хорохориться, хотя уже с опаской в движениях и глазах, тощий усач.

– Тогда ты хуже Балабанова, – отрезал Романов. – Подлей.

– Это ж дело, бизнес! – подал голос еще кто-то.

– Так дело или бизнес? – повернулся в ту сторону Романов. – Если бизнес, тогда я понимаю так, что вы не люди. Нелюди вы. А если дело, то какое тут может быть дело – детей и женщин покупать и продавать?! Вы что, ополоумели?! Чуть больше года назад эти ребятишки тут в школу бегали! Эти женщины, может, ваших собственных детей лечили и учили! Что ж вы творите-то?!

– Так все равно с голоду передохли бы! А так пристроены!

Романов осекся. Он не ожидал не то чтобы этих возражений – не ожидал такого многоголосого упорства. И вдруг понял почти с ужасом, что сейчас в глазах этих существ вокруг выступает злодеем. Разрушителем уже устоявшегося, понятного порядка. Странным, говорящим непонятные вещи и неизвестно чего желающим чужаком.

– А в голову не приходило, – он указал на выгоревшую мэрию, все головы качнулись туда, – за пару месяцев всем миром вот эту штуку отремонтировать, поселить туда сирот-малышей и кормить их?

– Чужих-то?! За просто так?! У нас самих жратвы не горы!

– А в голову не приходило – всем миром того же Балабанова с его бандой прикончить? Рабов на заводе освободить?!

– А они нам кто, шеи за них подставлять?!

Кричал не один горластый. Кричали с разных сторон, и их поддерживали согласным гулом.

– А в голову не приходило, что людей не покупать можно вот тут, а просто брать к себе? На работу? Как людей, а не как рабов?!

– А раньше надо им всем было думать! – В голосе была агрессия. – Позабивались в города, деревни все повымирали, жили там на чужом – только нос драли, а теперь ходят, в ворота скребутся – пожалей их! Да я им очистков от картошки не вынесу!

– А Балабанову выносил, правдолюб?! – заорал Романов, окончательно выйдя из себя. – Выносил?! Вы-но-сиииил!! И жрать выносил, и курочек своих драгоценных к столу поставлял, и молочко задаром – молочко, сука, которое детям, у тебя вкалывающим, жалеешь! – наливал, и жену свою бы отдал бы, потребуйся она кому из его шайки! Или уже отдал?!

– Сравнил! У них оружие!

– Вот и вся твоя правда! – Романов плюнул себе под ноги. – И нечего тут тем, что в деревне пересидел, заноситься! Было у тебя ружье?