— Если моя хозяйка не сочла нужным исповедоваться вчера, я не думаю, что она захочет сделать это сегодня, — возразил Готье.

Спор обещал затянуться. Мэтр Барбезен решил удалиться.

— Я вас покидаю. У меня внизу дела, вы же, мой мальчик, должны узнать у своей хозяйки, что она думает по этому поводу, — пробасил он. — Здесь не очень-то любят женщин, которые отказываются довериться Богу, особенно в минуты смертельной опасности!

Воцарилась тишина: слова носочника подействовали на присутствующих подобно удару топора палача.

Когда он ушел, монах спросил:

— Можете вы все же узнать, не захочет ли графиня ненадолго встретиться с ее братом Жаном? Если она откажется, уйду и буду молиться о ней в нашей часовне.

Священник приготовился ждать и встал у картины Яна Ван Эйка, изображающей золотого ангела, которая висела над сервантом.

Что-то в нем насторожило Готье, он сам не мог понять, что именно. Может быть, эта свободная манера созерцать картину, сложив руки за спиной и раскачиваясь из стороны в сторону, или, может быть, то, что эти руки были слишком холеными для бедного монаха в обтрепанной, залатанной одежде.

Не возражая, Готье постучался в спальню госпожи и вошел. Катрин уже встала, но была бледнее обычного. Ее прекрасная нежная кожа приобрела сероватый оттенок, на ней проступили голубые вены. Под большими фиалковыми глазами темнели круги: издали казалось, что она в маске. Графиня была одета в белый балахон, скрывающий ее худобу и выступающий живот. Она сидела в оконном проеме и смотрела на улицу, на ивовые ветви с пробивающимися листочками. Еще никогда она не чувствовала себя такой усталой…

При появлении Готье женщина не повернула головы, когда же он объявил о посетителе, лишь прошептала:

— Я никого не хочу видеть. Мне и так тяжело будет принять жену бургомистра.

— Но этот монах говорит, что был раньше вашим духовником…

— Какая ложь! У меня никогда не было постоянного духовника. Это просто обманщик.

— Он также говорит, что был вашим другом и что…

Грустно усмехнувшись, Катрин пожала плечами.

Друг? Здесь! Кроме несчастного Ван Дейка. я не вижу.

— Вы не очень хорошо выполняете поручения, мой юный друг — упрекнул Готье неожиданно появившийся монах — Я попросил узнать у госпожи Катрин, не изволит ли она принять некоего господина, которого когда-то звала своим братом Жаном.

Вдруг его голос стал заметно тише, а сильный фламандский акцент совершенно исчез.

— Послушайте, Катрин! — прошептал он. — Вы раньше меня так часто называли. Посмотрите хорошенько и представьте меня без этой глупой бороды. Представьте меня не в этих грязных лохмотьях, а в золоте и шелках, с гербом нашего доброго герцога Филиппа, вышитым на груди. — Глаза Катрин расширились от изумления, и обрадованный Готье увидел, как в них загорелись огоньки.

— Вы? выдохнула она. — Вы, да еще в таком одеянии? Не сон ли это?

— Да нет же, это действительно я! Что удивительного? Должен вам признаться, моя дорогая, что я сам не привыкну к своему одеянию.

Странный монах подошел, подбоченясь, к большому серебряному зеркалу, чтобы лучше рассмотреть себя.

— Невероятно! — вздохнул он. — Совершенно невероятно! Интересно, что бы сказали дамы, увидев меня в таком облачении! Я, бесспорно, навсегда лишился бы своей репутации. Я выгляжу отвратительно.

— Разве вы себя еще не видели?

— Конечно, нет! В монастыре де Руле, где меня так нарядили, не было ни одного зеркала, и мне пришлось довериться странствующему монаху, которого откопал для меня капеллан монсеньера. Ему это удалось, не так ли?

С отвращением отвернувшись от зеркала, мужчина подошел к Катрин и церемонно поклонился.

— Может ли мне будет оказана милость, поцеловать эту прекрасную ручку? Моя дорогая, хотя я и испугался, увидев вас, — от вас остались кожа да кости, — но вы по-прежнему восхитительны. Как хороша ваша улыбка!

Улыбка Катрин действительно была похожа на улыбку ребенка, очарованного появлением доброй феи. Готье, которого она тотчас забыла, был раздосадован.

Он пробурчал:

— Может, вы все-таки объясните, кто этот чудак?

Монах обиженно посмотрел на него.

— Мне кажется, я мог бы изменить вопрос, кто этот грубиян?

— Сейчас я вас представлю, — сказала Катрин. — Но сначала, мой дорогой Готье, объясните, где Беранже? Молодой человек показал на потолок.

— На чердаке. Он сказал, что хочет осмотреть сточные трубы. Пойдите, разберитесь зачем! Вы хотите, чтобы я позвал его?

— Да. Попросите его спуститься и подождать в зале, чтобы никто из прислуги не приблизился к этой комнате. Я хочу остаться одна с… моим духовником… Это не кто иной, как мой старый друг Жан Лефебр де Сан-Реми, король бургундского оружия, непререкаемый законодатель мод при герцогском дворе, тот, кто при европейских дворах известен под именем Золотое Руно. Мой дорогой Жан, я надеюсь, вы простите моего конюха Готье де Шазея за несдержанные речи? Он молод и искренне предан мне.

Мужчины поприветствовали друг друга довольно холодно, и Готье вышел, чтобы исполнить приказания Катрин.. Графиня повернулась к Сан-Реми.

— Теперь, друг мой, сядьте в это кресло рядом со мной. Я буду смотреть на Вас, а вы расскажете мне, что привело вас сюда. Я сразу догадалась, что вас послало Провидение.

— Если судить по одежде, то это первая мысль, которая может прийти в голову, на самом деле — герцог. Когда он узнал, что эти негодяи посмели сделать из вас пленницу, он страшно разъярился, к тому же он был бессилен в своем гневе. Кроме того, он не понимал, почему вы очутились в Брюгге, почему так внезапно покинули дворец в Лилле. Это было загадкой.

— Слишком громко сказано о такой чепухе!

Катрин рассказала о том, что произошло наутро после королевской ночи. Она также не утаила причину своего путешествия в Брюгге вслед за Ван Эйком и то, чем закончилось ее так называемое «поклонение святым мощам».

— Я боюсь, что явилась причиной смерти этой несчастной женщины, согласившейся помочь мне, — пожаловалась она в заключение. — Местные жители, уверенные, что я беременна от монсеньера, убили ее, чтобы она не смогла мне помочь.

Сан-Реми с беспокойством оглядел Катрин.

— На каком вы месяце?

— На пятом.

— Это не облегчает нашу задачу. Я здесь для того, чтобы вызволить вас отсюда, пока ваше положение не станет невыносимым.

Он рассказал ей о том, о чем Готье узнал из уст Ван де Валя: о непримиримой позиции герцога по отношению к требованиям его подданных в Брюгге и Генте. Филипп категорически отказался менять свое решение, даже узнав о заточении Катрин.

— Герцог страшно беспокоится за вас, моя дорогая, но клянется, что не может действовать иначе. Горожане уже давно насмехаются над ним, и, если он