— Кто ты такой?! — воскликнул я, опередив его.

— Я твой Гений[153] и зовусь Амануэль, — ответил мне приглушенный, но ласковый голос. — Я послан предупредить тебя, что ты не должен бежать вместе с Эльмирой. Следуй за мной, ибо я люблю тебя.

— Но кто послал тебя?

— Великое Братство поручило мне тебя.

Мне хотелось задать ему тысячу вопросов, я был мучим множеством недоумений. Но едва я простер руку, чтобы коснуться призрака, как все вокруг меня сделалось темно, все исчезло — ни шороха вокруг; предрассветные сумерки слабо освещали мою комнату, в которой все было как обычно.

Я лежал в постели совсем недолго и был уверен, что не спал, и потому не мог счесть привидевшееся мне за сон. Мне обещали послать Гения, и вот он явился, весьма ощутимо и доказательно, — это было столь нежное, прозрачное, дружественное мне существо. Мое неверие в духов поколебалось[154], и — не стану скрывать — я чувствовал себя счастливым оттого, что находился в общении с подобным созданием. Когда я поднялся, то нашел двери запертыми изнутри, какими их и оставил. Окна были также плотно затворены, и всякое тайное проникновение в комнату было исключено. О предательстве я не мог даже и помыслить, и потому мой разум подталкивал меня поверить в существование Амануэля.

Лишь немного погодя задумался я о цели его посещения. Я припомнил его слова, и сердце мое сжалось от невыразимой муки. О, непостижимые Незнакомцы! Вновь должен я отдать вам Эльмиру! Она столь много страдала из-за меня, но по-прежнему была готова дарить мне счастье! В ее объятиях мог бы я найти то высшее существование, стремление к которому вы пробудили в моей душе. Возможно даже, я был бы вполне доволен моей жизнью, если бы мне вовсе не довелось вас знать. Как хотелось бы мне вас навсегда забыть! Мои лучшие годы, цвет моей молодости я должен потратить на изучение предметов и искусств, овладеть коими мне предстоит только по прошествии многих лет! До времени должен был сделаться я стариком, чтобы как можно долее им оставаться. Как грустно было это сознавать!

Вы даете мне не так уж и много в сравнении с тем, что я должен принести вам в жертву: возможность величайшего счастья с женщиной, которая меня любит! О, сколь ужасно, сколь немилосердно это требование!

Остаток ночи провел я в изнурительных колебаниях и с наступлением утра почувствовал себя смертельно усталым. Эльмира, мучимая беспокойством, также не могла уснуть. Мы отправились бродить по саду, счастливые, но тревога не оставляла нас. Каждого угнетала собственная тайна. Мы чувствовали взаимную сдержанность и недоверие и продолжали хранить молчание. Я с грустью вздыхал, минуя прекрасные укромные уголки, где моя фантазия рисовала мне сцены любви и счастья с Эльмирой, и, если она с удивлением взглядывала на меня, как бы вопрошая о причине моего огорчения, я чувствовал себя обессиленным и неспособным воплотить мои давние мечты в жизнь.

Мы вернулись в комнаты, так и не заговорив друг с другом; но едва лишь уселись рядом на софу, как многочисленные вопросы родились сами собой. Однако ответы были предупреждены ласками, и слова вновь замерли у нас на устах.

— Эльмира, — обратился я к ней наконец, — я поистине несчастен оттого, что не могу бежать вместе с тобой.

— Боже милосердный! — воскликнула она. — Отчего же нет?

Я поведал ей о том, что пережил ночью. Она была крайне изумлена, но настаивала на бегстве.

— Лучше убей меня, мой милый супруг, но не оставляй здесь! Отчего желаешь ты сделать несчастной женщину, в которой ты пробудил любовь и которая жила столь счастливо в кругу своей семьи, пока не встретила тебя! Будь ко мне милосерден, Карлос, убей меня!

— Нет, мы умрем вместе, Эльмира. Однако прежде попытаемся стать счастливыми. Скажи мне, что я должен делать?

— Бежать со мной! Это единственное, что ты можешь сделать. Здесь мы не будем счастливы. Но в мире есть столько уголков, где мы можем обрести счастье. Чем дальше отсюда, тем лучше.

— Но как могу я избежать этих невидимых рук, что настигают меня повсюду, как спасу я тебя от них, моя драгоценная жена? Подскажи мне! Ты скрываешь тайну, Эльмира, — откройся ради нашего спасения.

— Нет, сначала бежим оба, или меня убьют в твоих объятиях. О, потом ты узнаешь, как играют твоим добрым, благородным сердцем, подвергая беспримерному, чудовищному обману и под личиной дружбы вовлекая в постыдные деяния и мрачнейшие преступления. Все те возвышенные идеи, что представлены твоему благородному сердцу, сводятся к греху. Я спаслась случайно, мне грозила гибель, но я перехитрила их и прибегла к твоему милосердию. Сжалься же, по крайней мере, над несчастной!

— Я поражен, Эльмира! Так, значит, мои предчувствия оказались верными и я правильно понял намек, нечаянно оброненный ими?

— Да, ты не ошибся, Карлос. Видишь ли, мне известно все, чему ты подвергся и как был соблазнен. Я должна была увидеть тебя в объятиях Розалии и свидетельствовать против тебя... но что это за шелест, Карлос? Разве ты не слышишь?

— Я ничего не слышу — ты слишком возбуждена.

— Нет, мне не показалось. Обними меня крепче. В твоих объятиях смерть не так страшна!

Что-то и в самом деле прошелестело возле зеркала, но я притворился, будто ничего не слышал. Я взял ее за руку и пал к ее ногам, я сделал все, чтобы ее утешить. Но ни ласки, ни уверения, ни слезы не переменили ее настроения. Я становился все слабей, а она — настойчивей, и наконец она добилась от меня обещания устроить побег.

Я занялся приготовлениями, предварительно послав в комнату Эльмиры двух своих вернейших слуг, чтобы защитить ее хотя бы от явных нападений. Казалось, все способствует нашей поездке, я не видел ни в чем затруднений и всем остался доволен. Втайне я уже презирал бессилие Духа, который был, как мне казалось, послан, дабы помешать моим намерениям. Но я заблуждался. Мне была всего лишь дана отсрочка.

Приближалась ночь, на которую был назначен побег. Мы намеревались достичь Франции. Там надеялся я найти с Эльмирой счастье, благотворное для двух родственных душ, забыть все, что привязывало меня к моему отечеству, и обрести новую родину. Эльмира охотно разделяла мои радужные мечты, но чем более мы наслаждались предвкушениями, тем менее радостей предстояло пережить нам в действительности. Уже мулы