канал южного направления. А тут как раз и УДО подоспело. Так что, Анатолий Павлович…

И Бусурин развел руками. Мол, хоть мы и в полковниках ходим, однако тоже не лыком шиты.

— Вроде бы, все логично, — вынужден был принять версию Бусурина Завьялов, — если бы не одна запятая. К чему, спрашивается, ему такая спешка с каналом на вывоз икон, причем весьма ценных, если он, при его-то возможностях, мог бы проложить совершенно новый чистенький канал и уже со спокойной душой вывезти эти иконы в Америку?

— Судя по всему, под Неручевым начинает гореть земля и он вынужден рвать из России, чтобы остатки лет провести в Италии, причем как можно быстрее. Есть информация, что ему уже присмотрели вполне приличную виллу на Сардинии, к тому же он собирается выставить на продажу свою художественную галерею, что уже само собой говорит о многом. Но до этого ему надо успеть перебросить своему подельнику в Нью-Йорке иконы Ушакова, и он заметался в поисках надежного канала. Кстати, не исключаю также и то, что он отслеживает ход уголовного дела по факту убийства Державина, и у него начинается элементарный мандраж.

— С чего бы это?

— Уж слишком много огрехов было допущено исполнителем, за которые не мог не зацепиться следователь. А он, Неручев, реалист по жизни и прекрасно понимает, чем ему все это грозит.

— Хорошо, допустим, все это действительно так. Но что мы сможем предъявить Неручеву, задержав на границе эти иконы? Ведь нет даже доказательств того, что именно он является их хозяином. Отпечатки пальцев?.. Так его адвокаты посоветуют нам засунуть их куда-нибудь поглубже, заявив, что буквально несколькими днями раньше некто неизвестный привез эти иконы в галерею Неручева, чтобы провести экспертизу. И что тогда?

— Вы забываете, что по его следу идем не только мы, но и Следственное управление при Московской прокуратуре, следователь Головко, и именно он начнет его раскрутку.

— На чем?

— Во-первых, убийство Ефрема Ушакова. Экспертиза, проведенная по результатам эксгумации, показала, что его сначала ударили тупым предметом по голове, что и явилось причиной смерти, и уже после этого подожгли дом, понадеявшись, что пожар скроет истинную причину смерти. Кстати, соседи Ушакова уже опознали на фотографиях господина Неручева, его водителя и Костырко, которые в тот день приезжали к Ушакову и незадолго до пожара покинули его дом.

— Ну это, положим, еще доказать надо.

— Головко докажет, — успокоил Завьялова Бусурин. — Хваткости не занимать. И как только он подключится к допросу Костырко, который занимается загрузкой икон в тайник рефрижератора, могу заверить, расколет его до самой задницы.

— Ну-ну, — остался верен себе Завьялов, — нашему бы теляти да волка съесть. А что во-вторых?

— Это раскрутка водителя КРАЗа, под которым погиб Рудольф Даугель, и еще два хорошо спланированных наезда, в результате которых были убраны эксперты высочайшей квалификации, которые, судя по всему, представляли для Неручева более чем серьезную опасность. Исполнитель — всё тот же Илья Дремов, как выяснилось, брат личного шофера Неручева. И eщe один немаловажный аспект… Именно Илью Дремова Неручев навязал Пенкину в качестве водителя рефрижератора. И когда мы его возьмем, я не думаю, что он начнет покрывать Неручева, потянув всю вину на себя.

— Что, есть серьезные зацепки?

— Так точно! Распечатка телефонных разговоров Дремова со своим братом.

— Что ж, будем надеяться, — уже без прежнего скептицизма в голосе пробурчал Завьялов и как-то снизу вверх покосился на Бусурина: — Как там Головко?

— Держится.

Глава 30

Изнывая от безделья на больничной койке и время от времени подбадривая себя свежезаваренным чаем с «бульками» коньяка, Семен вдруг поймал себя на том, что все чаще и чаще думает о Злате. Отчего-то вдруг появилась потребность видеть ее глаза, вдыхать запах ее духов и слушать рассказы о том же Андрее Рублеве, о его знаменитой «Троице» и «Спасе», которые воспел в своих стихах Николай Клюев, томик которого она подарила ему, когда они пили чай в комнате Ольги Викентьевны.

Пустите Бояна — Рублевскую Русь,

Я Тайной умоюсь, я Песней утрусь…

Господи, всего лишь две коротенькие строчки, а ощущение такое, будто душа выплеснулась на бумагу.

Я Тайной умоюсь, я Песней утрусь…

Потянулся было к лежавшему на тумбочке мобильнику, однако тут же отдернул руку, мучаясь оттого, что не может позволить себе позвонить ей ПРОСТО ТАК.

— Господи, вот же идиот бессловесный! — обругал он сам себя, как вдруг его осенило.

Неручев!

Будучи экспертом по русской живописи, она должна довольно неплохо знать владельца художественной галереи «Рампа», к тому же он был на похоронах ее отца, что тоже говорит о многом, и возможно, что именно Злата прояснит кое-какие щепетильно-искусствоведческие моменты относительно господина Неручева.

И все-таки рука не поднималась набрать ее номер.

Сбросив с койки ноги, он достал из-за тумбочки ополовиненную бутылку коньяка, отхлебнул для храбрости несколько «булек».

— Злата?

Казалось, она ждала этого звонка. А может быть, действительно ждала.

— Семен?! Господи! Ты где сейчас? Я же чуть с ума не сошла, когда по телевизору сказали, что тебя пытались убить и увезли на «скорой».

— Да я вроде бы как… — попытался было оправдаться Семен, но Злата будто не слышала его:

— Господи милостивый, я так рада тебя слышать! Ты хоть скажи, жив? А то ведь я уже раз десять звонила в приемную, и всегда один и тот же ответ: «Состояние стабильное, но посещение пока что запрещено». И вдруг твой звонок… Господи, я так рада, так рада тебя слышать!

Растерявшись от этого натиска и в то же время зависший от счастья в каком-то эйфорическом пространстве, Семен только и мог, что еще раз обозвать себя мысленно идиотом, и, давясь собственными словами, едва слышно произнес:

— Я тоже… я страшно счастлив тебя слышать, и как только выберусь отсюда…

— Но я… я хотела бы прямо сегодня видеть тебя! Я сейчас же… сейчас приеду!

— Не пустят.

— А когда же можно будет?

— Я тебе сразу позвоню. Думаю, не позже, чем завтра. От силы — дня два еще.

— Господи, как же я хочу тебя видеть!

— И я… я тоже.

Они говорили еще и