для строительства мануфактур, что более прочего оценю, — я искушал великого ученого и златом и славой и научными открытиями и был почти уверен, что он уже из России не уедет.

— Если вашему величеству будет так угодно, то я бы смиренно просил о милости поговорить с вами и задать ряд вопросов, но у меня больная жена и мне стоило много серебра, последнего, которое я имел, чтобы за ней сейчас ухаживали. К осени я хотел бы вернуться в Прагу. А, учитывая военные действия, мне придется плыть через моря и потратить на дорогу не менее месяца, а, скорее больше. Но я… вероятно… — было видно, что Кеплер сомневается и я не хотел бы на него давить, но и вот так взять, выложить все свои знания о космосе… нет, нельзя [в это время первая жена И. Кеплера уже сильно болела и скоро умрет].

Русскому барону положено знать о космосе все то, что знает и его император, а вот забытому всеми ученому, который живет весьма скромно и то, большей части от подачки от моего посланника в Праге, или составлением глупых гороскопов, не стоит знать больше, чем он уже услышал от меня.

Более разговаривать было, по сути, не о чем. И, несмотря на то, что подспудно я хотел продлить время общения с гением человечества, нужно отправлять немцев восвояси. И эти «восвояси» я потребовал сделать максимально благоприятными, но без излишеств. Пусть заселяются в один из построенных для особых нужд домов в Немецкой Слободе.

Ну а для меня наступило время обеда, после которого должно было состоятся серьезное совещание, вероятно оно, и в историю войдет. По крайней мере, у меня уже есть три писаря, которые записывают и мои слова и описывают дела. Это я хотел бы в будущем выпустить книгу о делах государя-императора. Естественно, в книге будет такой текст, читая который любой русский человек, и не только русский, должен проникнуться величием престола Российского.

— Ты спокоен, а вокруг много суеты! — сказала Ксения за обедом.

— А я часто успокаиваюсь, когда грозят сложности. Ты переживаешь, что я не волнуюсь? — сказал я, цепляя на вилку кусок филе соленой голландской селедки.

Прибыли голландцы, привезли своей сельди. Вот купил ее только для того, чтобы не было негатива в преддверье важного разговора. А так… я и в той жизни предпочел бы селедке осетрину, да и в этом времени так же. Тем более, что так солить — плотно выкладывая в бочки сельдь и посыпая ее солью — и мы можем. Только соли жалко на селедку тратить, есть много чего иного для засолки и вдали от морей.

— Ну раз ты спокоен… — Ксения улыбнулась. — Не праздна я!

— Японский городовой… — вырвалось у меня. — Спокоен? Так на тебе бабушка Юрьев День!

— Что? — недоуменно спросила Ксеня.

— Да ничего, все добре и я зело радуюсь, спасибо! — сказал я, вышел из-за стола, обошел его и поцеловал жену.

— Он спасибо еще говорит… — пробурчала счастливая жена. — Бога благодари!

— Всеночную закажу в трех храмах! — воскликнул я.

— Не надо. Пусть священники только упомянут во здравие. А так, не нужно многим говорить — сглазят еще, — сказала Ксения, а я рассмеялся.

Вот что в голове у людей этого времени? Как может в одном предложении быть и суеверие сглаза и православная вера? Так ладно у мирян такое. Видел я, как батюшки проверяю двери в храм, чтобы там не было какой иголки брошено. Ибо иголка — это беда на храм, колдовство. Ну так Господь же не допустит? Ну какое колдовство может быть в храме? Нет! Лучше иголки поискать и выкинуть, предварительно произвести какие-то обряды с ними. И… иголки находят. Значит есть идиоты, которые разбрасываются таким ценнейшим ресурсом, чтобы насолить церкви. Может аутодафе каким развлечь москвичей?..

— Никому не скажу, что понесла ты. И ты не проговорись и кто из баб знает, так пригрози моим гневом, чтобы не рассказывали. Но у меня для тебя будет еще просьба. Тут появилась София Браге — лекарь, да еще за цветами обучена ухаживать. Пригласи ее к себе, поговори, узнай, насколько она сведуща в лекарской науке! — говорил я, выглядывая во двор, где начали пребывать кареты бояр. — Все, любая, пойду одеваться к Боярской Думе! Спаси Христос за радость!

И только выйдя из палат, где мы обычно с Ксенией трапезничали, или баловались с Машкой, я начал осознавать, что стану вновь отцом. Нужно будет еще свыкнуться с этой мыслью, как и с тем, что необходимо отныне более тщательно смотреть за охраной. Вот именно сейчас, вероятно, один из последних шансов меня сковырнуть. Будет наследник — все, династия.

Ну а бояре все пребывали. Не так, чтобы сегодня была именно что Боярская Дума. Большая часть бояр занята на важных направлениях и присутствовать не могли. Волынские, Телятевский — они на южном направлении, от куда приходят сведения о вероятном набеге ногаев. Кто и на войне с поляками. Василий Петрович Головин, как и его сын, отправлены в Архангельск на переговоры с англичанами и голландцами, да и посмотреть, чтобы они не поубивали друг друга. Строгоновы у себя, должны сейчас мануфактуры ставить, да серебро с медью добывать.

Вот и остались из действенных думцев Дмитрий Пожарский, Матвей Годунов, да с боку припеку, Михаил Федорович Нагой. Особенностями, которые, кроме прочих, так же не позволяли называть наше собрание полноценным заседанием Боярской Думы, являлись приглашения людей, которые не имеют отношения к боярству. Скорее всего, тут нужно было употребить к слову «не имеют» приставку «пока». На собрание были допущены Ромодановский Григорий Петрович — ближайший кандидат на членство в Думе, ну и Козма Минин.

Минина я пригласил для того, чтобы он смог более детально проработать пропагандистскую компанию, ну и, если Дума примет мой план, Козьму ждет командировка.

Ну а Ромодановский, который должен был отправляться с двумя полками стрельцов, собранных из вологодских и угличских стрельцов, усиленных московскими ротами, на южные рубежи, получит иные задачи.

— Государь-император! — нестройно поклонились все собравшиеся, когда я вошел в палату заседаний.

До того я стоял за дверью, парился в жарких одеждах, ждал, пока все соберутся и лишь после вышел. Ох, как же напрягают эти условности!

— Приступим, бояре… и приглашенные, — сказал я, удобно усаживаясь на троне. — Дмитрий Михайлович, тебе я поручил узнать, сколь сильны