После медитации Канта идет работать в Совет общины. Занимается переводом брошюр о Санвилле, перепиской с потенциальными новичками в Интернете. Помещение Совета — одноэтажное здание кораллового цвета, единственное место, где есть Интернет. Допуск к нему считается особым доверием руководства общины. Интернет — компромисс с Большим миром. Это средоточие зла и соблазнов, с одной стороны, и необходимый инструмент связи — с другой. Поэтому работать с Интернетом может только очень надежный человек.

Меня надежным не считают, а потому отправляют ловить рыбу, сажать маис или пропалывать грядки. Освобождаюсь я обычно раньше Канты, она задерживается допоздна в Совете, а когда приходит, падает на кровать от усталости. Поняв ответственность и безотказность Канты, Хлоя с Дэниелом взвалили на нее все, что можно было, и круг ее обязанностей только продолжает расти. Мы почти перестали заниматься любовью и бывать в гостях у Полозова. Лишь иногда выходим вместе на какие-то мероприятия общины. Вроде сегодняшней кремации канадца, которому я мысленно благодарен даже за такую возможность побыть рядом с Кантой.

…Я наблюдаю за лицом Канты в красных всполохах догорающего костра. Вместе со всеми она вскинула руки к черному, в крупных звездах небу и читает вслух молитвы, которые придумала Шанти еще при жизни. Я тоже поднял руки и бормочу абракадабру. Смысл молитв мне непонятен. Они звучат на местном тамильском языке. Хлоя, Лакшми и другие старожилы знают тамильский. Они выучили его для общения с местными, которые помогали строить Санвилль. Канта старательно шевелит губами, повторяя незнакомые слова. Урна с пеплом канадца стоит слева от шмашана. Индус-брахман ворошит палкой остатки углей. Никто из присутствовавших на кремации не совершает положенного омовения после процедуры, как это полагается по индуистским традициям. Никто не придет через несколько дней собирать оставшиеся на пепелище кости — все, что мог, брахман тщательно собрал в урну. В Санвилле свой бог, а точнее — богиня, и свои ритуалы, взятые из разных культур и перемешанные, а то и просто придуманные.

Все взялись за руки и стали водить хоровод вокруг кострища, как это часто делают хиппи. Живое кольцо единомышленников вокруг пепла канадца должно помочь его душе быстрее слиться с Божественной энергией и встретиться с Великой Шанти. Завтра шмашан приберут, и он будет готов проводить на тот свет очередного землянина, дерзнувшего искать Рай на планете…

* * *

— Никак не могу привыкнуть к этой варварской процедуре! — профессор Полозов передернул плечами.

— Огонь — это очищение. Величественно и естественно, — сказал Стивен. — Был человек — и нет его. Оставил свой след на Планете и исчез, растворился, как дым. Или как рассвет. Это очень красиво, на мой взгляд.

— Огонь и пепел — красиво, чисто. Даже стерильно в конечном итоге. Но все эти разбивания черепов, запах горелой человеческой плоти, бр-ррр!!! — Полозова снова передернуло.

— Вам кажется, гуманнее закапывать тела в землю? — спросил Мигель.

— Я не о гуманности сейчас говорю, дорогой Мигель, а об эстетичности зрелища. Вам, как художнику, это должно быть понятно.

— А я хочу, чтобы из меня потом сделали камень, — подключилась Ратха.

— Как это — камень? — спросил Стивен.

— Это когда после кремации из пепла человека делают разные красивые камни и передают родственникам. Камень может стоять на комоде или на фортепиано, и человек, пусть и превратившийся в камень, навсегда остается со своей семьей.

— До тех пор пока какой-нибудь праправнук-придурок не швырнет этим камнем в дворового пса или воробья, — ехидно сказал Люк, но Ратха, привыкшая к его выходкам, никак не отреагировала, а продолжила:

— Этот камень можно передавать по наследству, а если родственников нет или им не нужен камень на фортепиано — его можно бросить в океан или положить на берегу среди других камней. Волны будут ласкать его и шептать колыбельные. Это как продолжение жизни. Я люблю камни. Мне кажется, у камней есть душа и они способны чувствовать. Когда я доделаю статую Матери Шанти, это будет ее второе рождение.

— Но ведь статуя делается не из пепла Матери, — сказал Люк.

— Ее пепел развеяли над Санвиллем. И теперь Мать присутствует здесь везде. В каждой песчинке, каждом дереве и листочке, — ответила Ратха.

— Да, в этом что-то есть, — задумчиво согласился профессор. — Если бы я знал, что превращусь в камень, о котором кто-то будет заботиться, было бы не так страшно умирать.

— Вы здесь настолько одиноки или… неужели вы боитесь смерти, профессор? Прожив столько лет в Санвилле и ежедневно работая над своим сознанием? Ведь там, — Люк показал пальцем в потрескавшийся потолок профессорской комнаты, — там вас ждет встреча с Великой Шанти и вечное блаженство.

— Видите ли, Люк, сознание ученого постоянно сомневается во всем нематериальном, несмотря на то, что я над ним, как вы выразились, работаю. Но все-таки больше всего мне не хочется, чтобы на пути превращения в камень или пепел полуголый индус разбивал мой череп поленом, пока тело горит в огне на глазах у вас, дорогие друзья.

— Бросьте, профессор! — сказал Люк. — По мне, нет ничего хуже мерзких, скользких червяков, пожирающих тело — Храм Души, который вы при жизни лелеяли, не жалея мыла, кремов и дезодорантов. Люди помоложе разглядывают себя в зеркале при любой возможности. Старики, наоборот, избегают зеркал, чтобы не видеть обвисшего фасада увядающего храма и потрескавшейся штукатурки. Ведь душа стареет гораздо медленнее тела, а у некоторых не стареет вовсе. И все-таки абсолютное большинство и молодых и старых любят свои телесные оболочки, какими бы они ни были, доставляя им удовольствие при каждом удобном случае. Потому что, пока мы живы, мы ощущаем себя со своим телом единым целым, и большинству из нас не все равно, что будет с телом после смерти. Согласен, кремация на открытом огне — зрелище не из приятных. Но только для нас, испорченных Большим миром и его предрассудками людей. А индусы не находят в этом зрелище ничего особенного, они видят костры шмашанов с детства. Но главное — они искренне убеждены, что только так душа способна обрести новое тело или вечное блаженство.

— Что ж, господа, как бы то ни было, в любом случае нам повезло. Нам удалось пожить в этом мире, каким бы несовершенным он ни был, и, я думаю, это лучше, чем вовсе никогда не появиться на этом свете и не узнать его, — сказал Мигель.

А я, в очередной раз поймав себя на дежавю, снова подметил, что всех людей в конечном счете волнуют одни и те же вещи. Кем бы они ни были и где бы ни находились.

— И пока мы живы, у нас найдется масса более интересных занятий, чем обсуждать то, от чего лично у меня портится настроение. Поставьте-ка чайку, Ратха! И какую-нибудь бодрую пластинку! — закончил Мигель.

Но Ратха его не услышала. Я давно заметил, что она слышит только тогда, когда хочет. И если в данный момент ей не хочется заваривать чай и ставить пластинку, она просто игнорирует просьбу, как будто Мигель обратился не к ней.