— Когда ты голоден, — подтвердил Гефестион.

— А это место… Никогда не видел ничего подобного. Ни одного строения, куда ни посмотри. — Он обратился к Оксатру: — Как думаешь, будет жить Александрия Дальняя?

— Будет, — ответил персидский воин. — Когда солдаты уйдут, придут торговцы и город наполнится народом, скотом, жизнью. Будет жить.

Они проспали всю ночь под охраной двойного кольца верховых дозоров, которые могли без труда озирать залитую лунным светом равнину. Поднявшись на рассвете, войско продолжило преследование. Через три дня обнаружились следы колес, и вскоре вдали показалась передвижная деревня бежавшего с поля боя скифского вождя — тройной круг кибиток, покрытых дублеными шкурами.

Оксатр распознал на передней кибитке отличительный знак — деревянное древко с двумя бронзовыми бодающимися горными козлами.

— Это царь, — сказал он. — Возможно, тот, с красной повязкой на голове… Теперь ему некуда бежать. Теперь он думает: «Как ты прошел в сердце моей равнины, как ты нашел путь в этой однообразной равнине?»

Александр дал сигнал товарищам, и они выстроили свои отряды вокруг маленького городка на колесах. Всадники с длинными копьями казались в этом пустынном месте какими-то неземными существами, а лоснящаяся мускулатура их скакунов, острые железные наконечники копий, яркий блеск панцирей и шлемов, колышущиеся на утреннем ветерке гребни создавали впечатление неодолимой мощи.

В неестественной тишине раннего часа вдруг послышался звук рога, который тут же затих в бескрайности равнины. Потом на великолепном сером в яблоках жеребце, сильно отличавшемся от местных маленьких лохматых лошадок, — возможно, то был дар какого-нибудь соседнего царька или добыча, взятая в набеге, — появился вождь. На нем все еще оставался боевой наряд: алая диадема, нагрудник, чешуйчатый панцирь. За ним пешком следовала его супруга в высоченном золотом головном уборе, украшенном параллельными золотыми полосками по краю, и в длинном, до пят, платье, почти закрывавшем расшитые кожаные туфли. Она вела за руку девочку лет двенадцати — судя по сходству, дочь.

Вождь оглядел, почти как на смотре, внушительный строй неизвестно откуда взявшихся воинов в панцирях, потом уверенным шагом направился к Александру и начал говорить. Оксатр подозвал одного из своих наемников-скифов, и по мере того как тот переводил ему на персидский, он передавал слова скифского вождя Александру по-гречески:

— Никто на человеческой памяти не смел углубляться в земли скифов. Никому никогда не удавалось разбить их и захватить врасплох. Я также слышал, что ты победил царя персов и захватил его царство. Поэтому ты — бог. А может быть, какой-то бог на твоей стороне. Сражаясь против тебя, я потерял моих лучших воинов и еле спасся сам, и потому пришел предложить мир, а в качестве залога предлагаю тебе в жены мою дочь.

При этих словах царица подтолкнула вперед упиравшуюся девочку, и Александр увидел под длинными черными ресницами ее блестящие от слез глаза.

Он слез с коня, посмотрел на нее и едва не заплакал сам: ему вспомнилась милая сестра Клеопатра в том же возрасте, когда он отправлялся в Миезу, чтобы пройти долгое обучение под руководством Аристотеля. Сколько же времени с тех пор прошло?

— Твоей дочери еще нужна материнская забота. Я не хочу ее забирать, — ответил Александр. — Чтобы скрепить договор между двумя царями, достаточно клятвы перед небом, которое простерто над головой всех людей, и перед землей, которая когда-нибудь примет всех в свое лоно. И рукопожатия.

Он подождал, пока толмач переведет, потом протянул руку, и скифский царь пожал ее, подняв другую руку сначала к небу, а потом повернув ладонью вниз, к земле.

— Мое имя — Дравас, — сказал вождь, твердо посмотрев в глаза молодому чужаку с золотыми волосами, — а как зовут тебя?

— Александрос, — последовал ответ, — и я могу вернуться в любое время и откуда угодно.

Он проговорил это таким тоном и с таким видом, что скифский вождь ни на мгновение не усомнился в истинности этих слов.

На следующее утро они отправились на запад, чтобы добраться до Яксатра, но оказались в совершенно пустынной, выжженной солнцем местности, так что очень скоро у них кончились запасы воды. Воины легкой конницы, тратившие силы в удаленных дозорах и на страже, изнемогли первыми, и Александр велел отдать им свой личный запас. Так они двигались еще один день, и, наконец, жажда стала невыносимой. Царь попил застоявшейся жижи из впадины в земле, и еще до вечера у него начались страшные боли в животе, а потом началась сильнейшая лихорадка и дизентерия.

Гефестион велел сделать носилки, и так его несли еще два дня, охваченного бредом, иссушенного жаждой, в собственных экскрементах, которые за неимением воды нечем было смыть, и над ним тучами роились мухи.

— Если не найдем реки, он может умереть, — сказал Оксатр. — Я пойду вперед искать. А вы идите по моим следам. Если поймаете дичь, ешьте сырое мясо. Однако не касайтесь воды, которую не пьют скифские наемники: они знают, что делают.

Он исчез на западе вместе с группой согдийских всадников, самых устойчивых к жаре и жажде, а колонна продолжила продвигаться шагом под неумолимым солнцем. Оксатр вернулся лишь поздней ночью и первым делом спросил о царе:

— Как он?

Гефестион только покачал головой и ничего не ответил.

Александр лежал на земле в смраде своих экскрементов, его губы потрескались и высохли, дыхание вырывалось с хрипом.

— Я нашел реку, — сказал перс. — И принес воды, чтобы пить, но не мыться.

Александр припал к воде. Напоили также тех, кто ближе других был к смерти от жажды. После этого поход продолжился. Шли ночью, желая поскорее добраться до Яксарта, который показался вдали при первых лучах зари. Царя погрузили в холодную воду и держали там, пока температура тела не снизилась. Тогда он постепенно пришел в сознание и спросил:

— Где я?

— У брода, — сказал Оксатр. — Здесь есть свежая рыба и дрова, чтобы готовить.

— Твой греческий улучшается, — нашел в себе силы проговорить Александр.

Они вновь соединились с остальным войском близ Мараканды, где их ждал горький сюрприз. Командиры педзетеров бросились в безрассудную атаку на войска Спитамена, стоявшие на реке Политимет, и потерпели тяжелое поражение. Почти тысяча солдат осталось лежать на поле боя, а несколько сотен было ранено. Под мрачным, подернутым дымкой небом несколько дней горели погребальные костры.

Лептина залилась безутешными слезами, увидев царя в таком жалком состоянии. Она обмыла его, переодела в чистые одежды и позвала слуг с опахалами из перьев, чтобы обмахивали его день и ночь. Филипп, сразу явившийся к изголовью Александра, подтвердил, что лихорадка все еще крайне сильна. Каждый вечер с заходом солнца царь впадал в бред. Помня предписания своего учителя Никомаха, Филипп послал гирканских всадников набрать в горах снега и прикладывал его к телу Александра каждый раз, когда лихорадка усиливалась, а Лептина всю ночь продолжала менять холодные компрессы на лбу больного. Потом его начали кормить сухарями и кислыми яблоками, пока понос не утих.