но ради команды творил чудеса. Его все любили, и он всех любил, что бы ни происходило на трассе. Вне зависимости от результатов. В общем, он был одним из нас.

На Гран-при Монако 1967-го на шикане его болид задел причальную тумбу. Потеряв левое колесо, машина влетела в защитные тюки соломы и загорелась. Больше пяти минут провел Лоренцо в раскаленном аду и умер в больнице через три дня.

Это была одна из первых телетрансляций «Формулы-1». С момента трагедии де Портаго на «Милле Милья» прошло всего 10 лет. На этот раз отец не собирался уходить из автоспорта, но решил, что итальянских пилотов в его команде больше не будет. И соблюдал это правило до 1984-го, когда погибшего Жиля Вильнёва сменил звездный Микеле Альборето, которого папа очень высоко ценил.

С 1947-го команда Ferrari одерживала победы на всевозможных гонках. Однако только одному итальянцу в ее составе удалось стать чемпионом мира – Аскари. И я думаю, в 1984-м отец просто не удержался от соблазна снова увидеть триумф итальянского гонщика на красной машине.

Сделав этот выбор, папа показал себя всему миру таким, каким его почти никто не видел – романтиком. Честно говоря, чем больше времени проходит с его смерти, тем больше я убеждаюсь в том, что и сам не знал своего отца по-настоящему.

Я нередко задавался вопросом: какой он, мой отец? Могу сказать одно: до конца я никогда его не понимал. Папа был сложным и глубоко чувствующим человеком.

Я вспоминаю время, проведенное вместе с ним, наши беседы или разговоры отца с друзьями и коллегами, его работу в мастерской, свидетелем которой я так часто становился, и мне приходит в голову кубик Рубика – тот самый, шестигранный и шестицветный, который каждый из нас хоть раз пытался собрать.

Моим кубиком Рубика был отец: он умел подстраиваться под собеседника и обстоятельства. Всегда такой разный – то прирожденный инженер, то предприниматель, то пилот, то писатель, то бригадир, то механик, то миллиардер, то человек из не очень обеспеченной семьи… Целая вереница персонажей – больше, чем у Феллини!

Многие называли отца тираном. Мне же запомнилось, каким расстроенным и ранимым он был во время судебного разбирательства аварии де Портаго на «Милле Милья». В те дни мы вместе с ним отправлялись в Мантую, и я ждал его у зала суда. Потом отец вез меня на озеро Гарда, где час за часом ездил кругами. Иногда он делился своими мыслями, иногда молчал. Папу возмутило, что в одной статье его назвали Сатурном – богом, пожирающим собственных детей. Я как сын этого «Сатурна» могу сказать, что журналисты действительно перегнули палку. На время судебного разбирательства у отца даже изъяли паспорт. Да он бы и так не сбежал: терпеть не мог самолеты, да к тому же был, наверное, одним из самых известных итальянцев того времени. «Известнее меня лишь Христофор Колумб», – говорил отец. Где он мог спрятаться?

Отец никогда не пасовал перед трудностями, не говоря уже о том, чтобы сбежать, лишив себя возможности доказать миру, что он никакой не Сатурн, а если уж без римской мифологии не обойтись, то, скорее, Меркурий – покровитель скорости и торговли.

У папы действительно отлично получалось продавать свою продукцию – во многом поэтому они с Берни Экклстоуном так хорошо понимали друг друга. Однако самое главное его достоинство – не знаю, осознавал ли он это сам или нет – настоящий нюх на то, как нужно себя преподнести. За всю свою историю Ferrari не вложила в рекламу ни одной лиры, но новости о наших машинах всегда занимали первые полосы. Это сводило с ума Генри Форда, который однажды даже написал отцу, прося раскрыть его секрет. А секрет был прост: папа говорил что хочет и когда хочет. Что же до журналистов, то читал он всех, а ценил лишь немногих.

После смерти отца журналист Энцо Бьяджи, отношения с которым у папы были крайне противоречивыми, написал: «Феррари ненавидел насилие и не очень-то заботился о будущем, но почти все, что у него было, завещал отдать на благотворительность. Вспомните, сколько школ, бассейнов, центров исследований и конференц-центров носят имя Дино, его покойного сына.

При этом к самому себе Энцо Феррари относился скептически: подводя итоги своих трудов, прежде всего отмечал недостатки. “Я столько работал, – говорил он, – и кем я стал? Никем, я даже не инженер. Жизнь наказала меня, заставив заплатить за свои успехи слишком высокую цену. Я добился того, о чем не мог и мечтать, но с готовностью отдал бы все это за чувства, испытать которые мне было не суждено”.

Феррари никогда не позволял себе падать духом. Тем, кто считал его надменным, он отвечал: “Я надеваю темные очки, потому что не хочу, чтобы окружающие видели, что творится у меня в душе. Я понимаю, за что меня обожают и за что ненавидят – тоже”».

Не знаю, так ли это на самом деле. Знаю только, что мой отец был гениальным человеком, необыкновенным и очень глубоким. Что ненавидел летать на самолете, ездить на лифте и никогда не купался в море.

Мое первое воспоминание об отце относится ко времени, когда мне было три или четыре года. Помню, я стоял у окна нашего домика в районе Сеттекани. Посмотрев на меня, отец сказал маме: «Только взгляни, как вырос наш Пьеро. Он уже дотягивается до подоконника!» – услышав это, я почувствовал настоящую гордость. «Скоро в школу пойдет», – добавила мама. И моя радость сменилась тревогой.

Понимаю, что это лишь детские воспоминания. Когда я думаю об отце, на память приходит наш домик за городом, фруктовый сад, коровы, тракторы. Да еще молотилка и комбайн. Они стали первыми машинами, разбираться в которых учил меня отец. Потом, еще до того как мне купили собственную машину, у меня появился мопед. Отцу эта идея совсем не нравилась, и сдался он только после долгих уговоров.

Несмотря на то что отец имел другую семью, другую жену и еще одного сына, мое детство кажется мне очень счастливым. У меня были любящие родители – красивая мама и хороший папа. Правда, папа «не такой, как у всех». Он редко бывал дома, потому что уезжал на «важные» встречи с «важными» дядями. Но ребенка это в общем-то не удивляет. Ведь для сына все, что делает папа, «важно».

Днем он приходил к нам обедать. Любил картофельные клецки, ньокки, пасту с курицей и прошутто по-охотничьи. Поначалу я почти ничего не понимал в его работе – знал только, что «папа делает машины», но, думаю, это оказало определенное влияние на мое детское сознание. Когда я стал постарше, отец, заходя к нам, иногда кричал с подъездной дорожки: «Пьеро, спускайся, надо опробовать эту машину!» – значит, он привез прототип или какую-то новую модель. Мне эти «тесты» очень нравились, хотя после них мне становилось плохо – папа водил, как настоящий гонщик.

У меня была замечательная бабушка Адальджиза, мама Энцо Феррари. Она во мне души не чаяла, а я ее просто обожал. В том числе и за ее удивительное влияние на отца – он просто не мог сказать бабушке нет. А мне она разрешала все, что бы я ни попросил, и я пользовался ее расположением.

Шли годы, и родители