Я распахнул окно, окинул взглядом улицу. Все-таки много народу, много…

— Ладушки-воробушки, мастер Волк! — крикнул Шутейник дурашливо. — У меня уже пальцы чешутся… Но чтоб кормили меня тут хорошо!

— Вот клянусь! Если Хват за три дня не явится — я тебя все-таки выпущу и еще денег отсыплю. Торбу, а то и две!

— А еще я вам дам по морде, сколько захочу! — Хогг двинул ладонью по прутьям решетки и потряс отбитой рукой. — За мои страдания!

— Я буду защищаться!

Желтые совиные глаза хогг скрыл под нависшими косматыми бровями.

— Начинаем, мастер Волк! А! Как в старые добрые времена!

Это он имел в виду, очевидно, наш недавний перформанс с получением мандата архканцлера.

Начали. Я спустился вниз, отпер двери. Первый клиент… Амара?

— Привет, Торнхелл!

Она вошла быстро, захлопнула дверь, одарила быстрым поцелуем. В полумраке глаза ее блестели. Всегдашняя мужская одежда сидит ладно, не особенно маскирует крутые бедра, и уж совсем не скрывает полную грудь. Вчера у нас была… бурная ночь. И кое-кто здорово оцарапал мне спину.

— Амара? Как ты меня узна…

— Торнхелл, тш-ш-ш… Женщина всегда узнает своего мужчину.

— Даже сквозь грим? Даже в маске?

— Да хоть мешок на себя напяль. Я покинула нашего двойника посреди нораторских улиц. Тебе нужна помощь. Поверь, я знаю. Я успела пересечься с брай. Вот, держи. — Она протянула мне нового ловца снов, и я без промедления повесил бусинку с криво намалеванным глазом на шею. — Твое предложение озвучено. Баклеры от брай, тех, что еще остались в Санкструме и находятся вблизи Норатора, соберутся, чтобы обговорить с тобой условия через неделю. Тш-ш-ш! Нам следует начать. Уже много времени!

Ловушка имени Шерлока Холмса — а именно так, через объявления он изредка ловил злодеев — гостеприимно распахнула двери…

Мы впускали через переднюю дверь, выпускали — через заднюю, таким образом, все, кто входил, оказывались под перекрестными взглядами моих людей. Если бы кто-то из посетителей оказался похож на Хвата, его бы приняли на заднем дворе и запихнули в карету — для дальнейших разбирательств.

Шутейник великолепно справлялся — сидел в углу, щерил зубы, отвратно ругался, плевал в посетителей, изредка орал непотребщину и бросался пучками соломы. То есть делал все так, как и полагалось умному профессиональному актеру, воплотившемуся в безумца. Зрители ахали, охали, одна дама попыталась упасть в обморок.

Я запускал по одному, настроившись на то, что мы проваландаемся до глубокой ночи и молясь, чтобы мы не тянули эту волынку всю неделю. Время тянулось медленно, нервы, сначала сжатые в тугой клубок, постепенно расслабились. Наконец я сообразил, что бегать вниз и сопровождать клиента наверх — верх глупости. Коробку для сбора денег перенесли в коридор и начали запускать потоком. Таким образом, один клиент входил в комнату, и несколько толпились в коридоре и на лестнице под бдительным надзором Алых.

Амара и я заводили клиента к Шутейнику, я переворачивал песочные часы (три минуты на просмотр, продлевать нельзя!) и с помощью хитро установленного зеркала рассматривал лицо клиента, обернувшись к нему спиной.

Я уже было начал терять веру в себя и в свои способности, когда явилась некая бабуленция. Она явно была привлекательной в свои молодые годы, тут я не стал бы отрицать, да что там, у нее даже сейчас седовласые волосы заплетены изящно, и походка, хоть и несколько сбивчивая, не лишена грациозности, видно, как вышагивает под ворохом платьев… И щечки гладенькие, прямо и не примешь сразу за старуху. И все-таки — согбенна, кашляет. И как только в этом мире она сумела так сохраниться… Если только она не была… Не была… Да, не была другой расы, черт возьми! За ней нетерпеливо переминался высокий, на полголовы выше меня, горбоносый костлявый тип в сером плаще. Дальше в очереди нетерпеливо подпрыгивал румяный колобок — явно купеческий сынуля, явившийся за острыми эмоциями. А на краю лестничного пролета стоял еще один несвежий тип, обросший зеленоватой, будто вынутой из топи бородой.

Я забрал у бабки пять медяков, бросил в шкатулку, что стояла на табурете. Я не Шутейник, руки у меня начали легонько подрагивать. Шпага у бедра, кажется, начала подпрыгивать следом.

Бабуленция взглянула на меня невинными телячьими глазами:

— А где же елф? — И голос у нее не старческий, надломленный, гладко журчит, как ручеек по перекатам.

— Дык за дверью, матушка, — я гостеприимно распахнул двери в узилище Шутейника. Не широко — только чтобы она смогла протиснуться.

Она помедлила, нерешительно переступила, подобрала ворох юбок, став похожей на курицу-наседку, готовую сесть на кладку яиц. Рука в кожаной перчатке поправила янтарные бусы на шее.

— Да? А он надежно… Не вырвется??? Я очень переживабельная… Очень! Если он вырвется, то я…

— Двигай, мать! — прогудел горбоносый великан вполне мирно.

Взгляд бабки стал лютым. Она зыркнула через плечо.

— Шел бы ты под хвост кобыле, курвин сын! Чтоб у тебя хрен кольцом свернулся! — Прежде чем горбоносый сообразил что-либо ответить, бабка юркнула в комнату. — Где же он? Где елф?

Я шагнул следом. Амара ждала внутри.

— Ой, вот он! Елфик!

Бабка подсеменила к клетке Шутейника, вперилась в него. Гаер отыгрывал свою роль на отлично: сбился в комок на соломе, рычал, зыркая из-под локтя. Острые уши проглядывали сквозь парик.

Я разглядывал лицо бабки в зеркало. Она походила и не походила на Хвата. Глаза ее светились живым любопытством и совсем не старческие они были, не тусклые… Что делать? Приказать схватить ее прямо здесь? Или… Если я ошибусь… Так, спокойно. Пусть Алые возьмут ее на улице. Да, так будет лучше всего.

На улице вдруг раздались какие-то вопли. Я услышал: «Пожар!» Одновременно с этим бабка пошатнулась, руки в перчатках ухватили прутья решетки.

— Ой мамочки! Ой… Ой мне дурно! Какой страшный елф!

Дверь скрипнула — и в зеркало я увидел, как в комнату с любопытством заглянул горбоносый.

Тут-то все и случилось.

Я все-таки должен был предполагать, что Хват меня переиграет… Он был маньяк, а я — нет, а чтобы поймать безумца, нужно самому немного сойти с ума.

Горбоносый резко оглянулся и крикнул во всю глотку, испуганно:

— Пожар! Пожар в доме!

— Пожар! Пожар! Горим! — раздалось и на лестнице и кто-то заорал, как ошпаренный. Затем в коридоре раздался грохот, лязг и вопль — я бы сказал, вопль боли, такой издает человек, когда его режут.

— Фургон горит! Фургон горит у лавки Максета! — раздалось и с улицы. Я успел подумать, что Хват устроил отвлекающий пожар на улице с целью оттянуть внешние силы Алых, ну и панику посеять, конечно. Вернее, он устроил два пожара — снаружи и изнутри.