юмора, а некое иносказание и пророчество. Великанов мало, борьба им предстоит нелегкая, но их становится все больше, они полны решимости победить, и будущее – за ними. Как тут не согласиться с Честертоном, который сказал, что «Пища богов» – это «Джек, потрошитель великанов», написанный с точки зрения великана. Появившийся два года спустя роман «В дни кометы», если судить по названию, мог показаться «произведением на случай».

В 1907 году ожидалось появление кометы Энке, а в 1910 году – кометы Галлея. Незадолго перед тем была освоена техника спектрального анализа, и все ждали, что скажут химики о составе газового хвоста той и другой кометы. Это привлекало тем больший интерес, что выяснилось: когда комета проходит достаточно близко от более крупного небесного тела, часть ее газового шлейфа может оторваться и смешаться с его атмосферой. А поскольку в каждое свое возвращение комета оказывается ближе к Земле, в какой-то раз можно ожидать, что так и случится… Впрочем, рассказа о всех этих научных соображениях читатель в романе не найдет. В отличие, скажем, от «Войны миров», автор не склонен обыгрывать научную сторону романа. Ни об одной из сближающихся с Землей комет в нем просто не заходит речь. Напротив, здесь еще определеннее, чем в «Пище богов», проявляется страсть к отвлеченному иносказанию. Правда, начальные главы книги никак не предвещают ее конец. Это словно бы первый подступ к «Тоно-Бенге» – книге, которую иначе не назовешь как романизированной биографией автора. Нищий конторщик Уилли Лидфорд, от имени которого ведется рассказ, имеет нечто общее с Уэллсом на определенной стадии его духовного развития, его друг Парлоуд, увлекающийся физиографией, вызывает в памяти Ричарда Грегори, мать Уилли – это, конечно же, Сара Уэллс, а некоторые эпизоды романа явно навеяны воспоминаниями о не столь давних событиях жизни автора. Но в романе все донельзя сконцентрировано, драматизировано, подчеркнуто. Действие развертывается в Стаффордшире, и это неспроста. Район «Пяти городов» подобен в изображении Уэллса «выжженной земле» военных времен. Но эту землю разорила не вражеская армия, а собственные помещики, фабриканты, домовладельцы. Жизнь людей здесь жалка и безрадостна, и единственная надежда, оставшаяся им, – восстание, борьба не на жизнь, а на смерть. В этом и только в этом видит для себя выход Уилли Лидфорд. Он отвергает как обман все, чем живут власть имущие. Он атеист и враг церкви, которая защищает богатых от бедных. Он постоянно упоминает в разговорах о Марксе и Энгельсе, чем приводит в трепет приходского священника. Ему кажется, что Англию ждет некое подобие французской революции. Богатые отняли у него все. Он потому так жалок, так плохо одет, так физически недоразвит, так несчастен в любви, с таким трудом пробивается к знанию, что богатые лишили его права на счастье. И он готов бороться с ними всеми доступными средствами: разрушать их усадьбы, судить их в революционных трибуналах, – их, а заодно и тех, кто намерен отступиться от священной войны против капитализма. Уилли – не автопортрет Уэллса. Его юношеский радикализм никогда не принимал столь крайние формы. Он знает на собственном опыте, сколь оправдано подобное отношение к миру социальной несправедливости, однако не только сочувствует своему герою, но в известном смысле и судит его. Разве сам Уилли неподвластен дурным инстинктам, которые заставляют богатых жестоко относиться к бедным? Надежда на приход лучших времен заключена, по мнению автора, в моральном преобразовании человечества. Только тогда исчезнет зло. Действие романа развертывается в дни, когда зло достигает своего апогея. На шахтах возникает стачка; и хотя требования рабочих вполне справедливы, хозяева отказываются их удовлетворить. Начинается война между Англией и Германией. В личной жизни Уилли тоже наступает кризис. Он любит Нетти Стюарт, а она все ускользает от него, и однажды он узнает, что она сбежала из дому с молодым Верролом – сыном местной помещицы. Он лучше одет, чем Уилли, лучше держится на людях, он из мира, где не знают нужды и боязни за завтрашний день. Для девочки из мещанской семьи во всем этом непреодолимое обаяние… Уилли делает попытку забыть Нетти. Он женится на Анне Ривс. Но старая любовь не проходит. При случайной встрече с Верролом и Нетти в нем вспыхивает безумная ревность.

И герой начинает с револьвером в кармане охотиться за молодыми любовниками. Чувства оскорбленного разночинца переполняют его и делают его ревность еще страшней, еще мучительней. Настичь их, убить, а потом покончить с собой – вот расплата с этим отвратительным миром! Вооруженный, бродит он по ночам, вынашивая планы мести. Он почти обезумел от обиды, от гнева, от голода. Он ничего не замечает вокруг себя, снедаемый злобой… А над миром висит комета… Она с каждым часом ближе к земле, и светлеют, а потом и совсем исчезают ночи. О ней никто не думает днем. Но по ночам, когда люди забывают ненадолго о дневной суете, все больше народу выходит поглядеть на комету. Выходят, любуются ею, а утром возвращаются к обычным своим делам – трудятся, враждуют, борются за место под солнцем, за то, чтобы другой был внизу, а ты наверху… А над миром висит комета… В маленьком приморском городке Уилли настигает Веррола и Нетти. На море кипит бой между английским и немецким флотами. Сотни людей гибнут под грохот канонады. А на берегу еще один человек гонится с револьвером в руке за своими жертвами – за людьми, оскорбившими его своей любовью. Но над миром висит комета. Она уже близко. Она уже столкнулась с Землей, и весь мир заливают потоки зеленого газа. Погоне не дано завершиться убийством. Прекращается морское сражение. Весь мир погружается в сон и просыпается, обновленный. Проснулись солдаты на фронте и моряки на судах. С недоумением смотрят они на ружья и пушки. Проснулся Уилли. Он не может понять, зачем ему нужен был револьвер. Зеленый газ морально преобразил человечество, и отныне дела в нашем мире пойдут по-иному.

То самое правительство, которое развязало войну, прекращает ее и становится инициатором общественных перемен. Хозяин домика, где живет мать героя, отправляется чинить ей крышу. Людям стыдно за то, какими они были раньше. Каждый год на первое мая по всей стране загораются гигантские костры – это жгут старую рухлядь, с которой приходилось жить неимущим, жгут старые дома, долговые обязательства, своды законов, защищавших эгоизм частных собственников. И коллективный радостный труд рождает новую жизнь. Нет больше неурядиц ни в частных делах, ни в общественных. Капиталисты так же трудятся ради общего блага, как и рабочие. Зачем теперь отнимать у них собственность? Иное дело – землевладельцы, обирающие общество. Покончив с ними, можно будет покончить с нищетой… Уэллс и сам не заметил, как от социализма вернулся к Генри Джорджу, некогда его к социализму подтолкнувшему, но от социализма весьма далекому. Он, впрочем, довольно скоро неодобрительно отозвался о политической тенденции своего романа. «Это не социализм, а толстовство», – сказал он. Но современную Уэллсу критику заинтересовала совсем другая сторона его книги. Когда зеленый газ залил планету, Уилли встретился с Верролом и Нетти, и девушка поняла, что любит и Веррола и Уилли и должна принадлежать им обоим. Анну он, конечно, тоже не бросит. Отныне они устроят свою жизнь на основе группового брака. Эта линия романа единственно и привлекла внимание критики. Уэллса поносили так, что времена «Острова доктора Моро» вспоминались ему теперь как мирные и блаженные. «Уэллс выступил как проповедник свободной любви». Никто сейчас ни о чем другом не говорил. И хотя на сей раз все соответствовало истине (а может быть именно поэтому), Уэллс необычайно всполошился. Конечно, о том, что он ведет жизнь весьма вольную, знали буквально все – слишком уж заметной он был фигурой. Но это как-то мало всех трогало. Вести себя, считалось, можно, как тебе заблагорассудится. Но вот говорить!.. И Уэллс принялся писать опровержения, грозился подать в суд за клевету, но никого не напугал. В Англии хорошо еще помнили, что Оскар Уайлд, по существу, сам заставил засадить себя за решетку: он обвинил в клевете тех, кто говорил о нем как о гомосексуалисте, довел дело до суда, и суд, разобравшись в деле, приговорил его к двум годам тюрьмы. Поэтому все понимали, что Уэллса можно травить, сколько душа пожелает.