При первой встрече Уэллс, впрочем, произвел на молодую швейцарку самое хорошее впечатление. Она увидела его лишь за завтраком, приехал он накануне поздно, совсем к ночи, но вышел к столу прилично одетый, не босиком (Джесси предупредила ее, что случается и такое), был очень со всеми обходителен и, хотя тут же заявил ей, что она неверно произносит некоторые английские звуки и с этим надо поскорее справиться, явно не хотел ее обидеть, да и миссис Уэллс объяснила ему, что причиной этому – некоторые фонетические особенности ее родных языков.

В тот же день он не только удивил ее, но и умилил. «Дневная детская» представляла собой большую комнату, половина которой была покрыта линолеумом. В этой части Джип и Фрэд вели свои «маленькие войны». Каждый вечер объявлялось перемирие, игрушечные солдатики, пушки и укрепления складывались в коробки, пол протирался, но наутро детская вновь превращалась в поле ожесточенных сражений. И вот, заглянув среди дня в детскую, Матильда увидела, что Уэллс, забросив все дела, лежит на линолеуме и с не меньшим увлечением, чем Джип и Фрэд, ведет бой. Дети его обожали, он их. Стоило ему с ними заговорить, в глазах его загорался какой-то озорной огонек и он в чем-то становился от них неотличим. Баловать их он при этом не желал. Как-то он встретил Матильду с ними на прогулке. Было жарко, и она несла на руке их пальто. Он немедленно приказал, чтобы дети сами их взяли. Он не собирался воспитывать из них барчуков. До того, как она попала в дом к Уэллсам, Матильда Мейер, очевидно, не прочла ни одной его книжки. Ей достаточно было знать, что существует такой великий писатель. Теперь она принялась старательно прорабатывать все, что он написал. Это оказалось непросто: не хватало знания языка. Но Уэллс всегда с охотой ей помогал. Впечатление обычного человека он на нее, конечно, не производил. Спал он, когда только удавалось, на воздухе, чаще всего на лоджии, но иногда вставал среди ночи, шел в кабинет и начинал писать, а утром, перечитывая написанное жене, время от времени осторожно поглядывая на нее: понравилось ей или нет?

Поработав днем часа два, он делал перерыв и шел слушать музыку. В доме стояла пианола, и были валики с произведениями Бетховена, Вагнера, Баха, Чайковского, Листа. Порой Джейн сама садилась за пианино или начинала играть на спинете. А когда он совсем уставал, они с женой совершали пешую прогулку, которую скорее можно было назвать «броском»: обычная дистанция составляла от шестнадцати до двадцати пяти километров. Спортивность входила в число непременных условий для обитателей этого дома. Здесь играли во все игры, хотя предпочтение отдавалось теннису. При этом все переодевались в спортивные костюмы, кроме, разумеется, Уэллса. Тот считал, что для участия в любой игре достаточно скинуть пиджак, а лучше и рубашку. О любви к мышам миссис Уэллс, оказывается, тоже спрашивала ее не из пустого любопытства. У детей под шкафом была мышиная нора, и Джип приручил одного мышонка, который выходил на его зов. В первый же день он дал фрейлейн Мейер подержать мышонка на ладони. Она не взвизгнула, не убежала и очень потом собою гордилась. Словом, она без особого труда прижилась в этом доме. Что от Уэллса лучше все же держаться подальше, она, правда, поняла довольно скоро. Сперва на чужом примере. Несколько раз она наблюдала у него вспышки раздражения, не всегда легко объяснимого. Потом и на своем. Однажды, когда Уэллс был болен, он попросил ее принести ему из кабинета несколько книг. Она с радостью выполнила его просьбу, тем более что он всегда старался никого не обременять своими поручениями (конечно, за исключением Джейн). Она отдала ему книги, и он поблагодарил ее с тем обаянием, какое буквально изливалось из него в добрые минуты. Но когда она уже подходила к двери, она вдруг услышала бешеный крик и только-только успела увернуться от летевших в нее книг: она принесла не те, что он просил. Обычно после таких выходок Джейн посылала его извиняться, он ходил с ощущением ужасной неловкости, старался оттянуть, сколько можно, это неприятное дело, и нередко в конце концов жена извинялась вместо него. О том, что начинало твориться в доме, когда «понаедут все эти писатели», Матильда Мейер не рассказала. Она как-никак была другом семьи. Но в доме бывали многие, и кое-какие воспоминания все-таки сохранились. Известно, например, что в завершение одного вечера Уэллс предложил всем присутствующим скакать на метлах и сам подал пример. Не рассказала Матильда Мейер и о многом другом. После Фрэнка у Джейн детей не было, да и быть не могло – это противоречило бы законам природы. Любовь к переменам, всегда владевшая Уэллсом, теперь, когда здоровье у него окрепло и будущее не занимало больше всех его мыслей, сосредоточилась на женщинах, причем и в этом случае исключение делалось все для той же Джейн. Она как женщина его больше уже не интересовала.

Жизнь в некотором отдалении от Лондона нисколько не мешала его любовным приключениям, напротив, помогала им. Уезжая в город, он распоряжался своим временем как хотел. И в его жизни начали одна за другой мелькать женщины. Сначала это была Вайолет Хант, молодая писательница, племянница художникапрерафаэлита Холмана Ханта, несколько раз изобразившего ее на своих полотнах. Девочкой она удостоилась даже чести послужить моделью «юной попрошайки» на одной из известнейших картин «самого» Берн-Джонса. Она прекрасно знала Сохо и Пимлико, с их дешевыми кабачками, обязательной принадлежностью которых была еще комната наверху, и Уэллс с восторгом окунулся в эту доселе неизвестную жизнь. Эта связь закончилась, впрочем, достаточно неприятным образом. Уэллсу нравилась не только сама Вайолет Хант, но и ее рассказы. Поскольку он незадолго перед тем помог Форду Медоксу Форду организовать новый журнал «Инглиш ревью», он туда ее и направил, и, едва Вайолет переступила порог редакции, располагавшейся над рыбной лавкой на Холланд-стрит, судьба их отношений с Уэллсом была решена. Форду Вайолет понравилась еще до того, как он сумел оценить ее литературное дарование. Он сделал ее постоянным внутренним рецензентом своего журнала, а заодно и своей любовницей. Уэллс, впрочем, не страдал. Место Вайолет Хант заняла все та же школьная подруга Джейн Дороти Ричардсон. Заметив некогда, что у ее приятельницы что-то не ладится с мужем, она не пожелала оставаться равнодушной наблюдательницей этого супружеского несогласия и, не имея возможности утешить подругу, решила помочь мужу. Верная себе, Дороти об этой связи тоже рассказала в одном из своих романов – «Левая рука восхода», и Уэллс, прочитав эту книгу, узнал, как он разочаровал свою возлюбленную.

Она мечтала о глубокой духовной близости, о возможности постоянного интеллектуального общения между ними, а Уэллс меньше всего нуждался в утехах столь возвышенных. Ему нравилось, что она такая цветущая блондинка. Не более того. Что была она, что ее не было. И вспоминал он о ней потом лишь постольку, поскольку она не желала уходить из его поля зрения. Как писательница она не преуспела, и длинный цикл ее романов, написанных между 1925. и 1936 годами под общим заглавием «Паломничество», не принес ей материальной обеспеченности, так что большую часть жизни она прожила на деньги, которые ей платил Уэллс за чтение его корректур. Умерла она в 1937 году исполненной важности дамой. Она была убеждена в том, что именно ей принадлежит честь открытия метода «потока сознания». Правда, Марсель Пруст опубликовал «В сторону Свана» за два года до того, как она занялась литературной деятельностью, но ее это нисколько не смущало… Та или иная женщина, впрочем, далеко не всегда оказывалась безразлична Уэллсу как личность, и место в его памяти, на которое тщетно притязала писательница Ричардсон, заняла безымянная вашингтонская проститутка. В 1906 году Уэллс посетил США и был принят президентом Теодором Рузвельтом («Рузвельтом Первым», как его иногда называют). Выйдя из Белого дома, он сел на извозчика и сказал: «К девочкам». «К белым или цветным?» – только и спросил извозчик. «Конечно, к цветным», – ответил Уэллс. Ему хотелось, сколько возможно, проникнуться местным колоритом.

В гостиной публичного дома его внимание привлекла