— Конечно, — согласилась я.

Странно, правда, что он только сейчас вспомнил о конференции. Я уже думала об этом: последнее время он ни разу не упоминал о ней, не интересовался ни моим докладом, ни как я к нему готовлюсь. И вот, только сегодня, наконец, вспомнил. Я ощутила неясный смутный осадок, который медленно заполнял и утро, и меня в нем. Я не смогла сразу разгадать его природу, просто чувствовала что-то неудобное, как будто надела сдавливающую, натирающую одежду.

Только лишь по дороге в университет я поняла, откуда взялось утреннее неприятное ощущение. Я поняла, что не хочу, чтобы Марк приходил на мой доклад, не хочу по разным причинам, но особенно не хочу, чтобы он встретился там с Зильбером и Джефри. Я не знала точно почему, возможно, я опасалась возникновения некоего непредвиденного напряжения между ними.

Конечно, я не боялась, что они начнут ругаться друг с другом, но я предчувствовала, что конфликтная ситуация может возникнуть в душе каждого из них, как она существует сейчас пока только в моей душе. Я не знала, что именно случится: начнет ли Зильбер по-стариковски ревновать меня к Марку, ведь он о нем ничего не знает, во всяком случае, от меня. Или у Марка усилится раздражение по отношению к Зильберу, когда он увидит, как нежно, по-родственному тот относится ко мне. Или возникнет какая-нибудь нелепая напряженка с Джефри, которому я и о Марке тоже ничего не говорила.

И не то что я умышленно скрывала подробности своей личной жизни, но я всегда догадывалась, скорее интуитивно, что присутствие Марка — такого несхожего, отличного от всех остальных — невольно нарушит созданную за это время душевную связку между мной и Зильбером, да и Джефри тоже.

Но, с другой стороны, получалось, что я как бы стесняюсь Марка, стесняюсь своих с ним отношений и поэтому избегаю демонстрировать их, предпочитая сохранять их на нелепом — я сама понимала это — конспиративном уровне. И когда я поняла это, — мне стало стыдно за себя.

Вечером Марк выслушал мое выступление и похвалил, сказав, что я удачно выбрала направление и написала хороший текст, и хорошо говорю, и что мой акцент только добавляет шарма и еще больше располагает ко мне. Но про акцент, я сама давно поняла.

В общем, он благословил меня на подвиги и посоветовал не нервничать, а если все же буду, то относиться к этому нормально — все нервничают поначалу. Я пообещала, что постараюсь, хотя уже сейчас, за целых два дня до выступления, чувствовала, как у меня каждый раз перехватывает горло, когда я только начинаю думать о том, как выйду на подиум.

С приближением дня и часа распятия признаки волнения наслаивались, становясь разнообразнее, подключая все новые, до этого не ощущаемые участки организма. В конце концов утром в день выступления я даже кофе не смогла выпить, так у меня завихрилось все в желудке, как будто в животе закручивалась упругая пружина, и она своими широкими кольцами сдавливала дыхание, сжимала грудную клетку и тяжело задевала что-то под сердцем. Поощрения Марка типа: «не волнуйся, малыш, все будет в порядке», не только не успокаивали, но, наоборот, заводили еще больше, вызывая злобную нервозность, которую, впрочем, не было ни желания, ни сил выплескивать.

В университет я поехала раньше Марка, мы договорились, что он приедет прямо к моему выступлению. С Зильбером мне тоже не хотелось встречаться — и он небось начнет успокаивать, — и поэтому я, воспользовавшись оставшимся до начала временем, пошла в кафетерий. Но поскольку на еду я и смотреть не могла, то взяла только кофе, который все ж надеялась выпить.

Чтобы отвлечься, я пыталась читать прихваченную с собой книгу, но, перечитав одну и ту же страницу четыре раза и так и не сообразив, в чем там, собственно, дело, я перестала сопротивляться и полностью отдалась волненению, помня, что, по Матвею, человек получает удовольствие от состояния, в котором находится. Лучше не становилось, я смотрела на часы и опять смотрела, пока меня, увлеченную своей нервозностью, не испугал Джефри, неслышно севший за мой столик.

— Так и знал, что ты здесь, — сказал Джефри. — Волнуешься, — догадался он, наблюдая, как меня бьет колотун.

— Немного, — поскромничала я.

— Слушай, я тебе не говорил раньше, у меня в Нью-Хемпшире маленькая-маленькая ферма, то есть скорее яблочный сад, и я там яблочный сироп изготовляю.

Он выставил на стол жестяную баночку. Я взяла ее в руки. Баночка была фирменно сделана, с красивой наклейкой, на которой было нарисовано что-то вроде цветущей яблони и тележки под ней. Внизу было написано: «Яблочная ферма Джефри». Я ничего не поняла. Все это — и Гарвард, и мой доклад, и шумный кафетерий, и этот длиннорукий интерн, выращивающий яблоки на своей ферме и делающий из них сироп, и вот вполне заводская баночка с фирменной наклейкой о яблочной ферме Джефри — все это в моем воспаленном мозгу отозвалось бессмысленным сюром.

— Подожди, — сказала я, обалдело мотая головой, — какая ферма, какие яблоки, какой сироп? Ты чего меня разыгрываешь? Я ведь тебя знаю; ты — Джефри, работаешь интерном у Зильбера. Я тебя вчера видела, никакой ты не фермер.

— Неправда, — упрямо заявил Джефри, — честное слово, я выращиваю яблоки и делаю яблочный сироп. Вот, можешь попробовать.

— Сам выращиваешь? — засомневалась я.

— Сам, — настаивал он.

— И сироп изготавливаешь сам? Наемный труд не используешь?

Это было очень важно для меня, особенно сейчас.

— Все сам. Честно. Попробуй, он вкусный, открыть банку?

— Нет. — сказала я. — Я еще не во всем разобралась. Зачем ты это делаешь? В чем, отвечай, твоя корысть?

— Просто так. — Он чуть подался вперед. — Когда-то в детстве я оказался случайно на яблочной ферме и видел, как там делают сироп. Знаешь, сначала срываешь яблоки, потом кладешь их в плетеную корзину — они пахнут свежестью, жизнью, и сама корзина с яблоками жизнерадостна, и...

— В общем, пейзанская идиллия, — резюмировала я. — Прекрасный юноша с плодами щедрой природы. Кстати, рядом юной пастушки с отарой таких же юных овечек не наблюдалось для полноты сюжета?

Джеф засмеялся, ему понравилось мое предположение.

— Нет, пастушек, увы, нет, — сказал он.

— И чего ты с этим сиропом делаешь? — спросила я, так как было действительно непонятно: неужели продает?

— Ничего не делаю. Дарю разным людям, вот тебе, например.

Я посмотрела на Джефри и засмеялась. Это действительно было ужасно смешно, особенно если представить его длинные руки непосредственно внутри процесса изготовления.

— Ты милый, — вырвалось у меня непроизвольно. — А он сладкий или очень сладкий? — спросила я уже о сиропе.

— Сладкий — не очень сладкий — просто сладкий, попробуешь после доклада.

«Доклада», — шевельнулось во мне. И вдруг я поняла, что забыла о докладе, о волнении, о нервах, о пружине в животе, и потому ничего больше пугающего и нервозного во мне не осталось. Было легко, и свободно, и немного сладко, как от яблочного сиропа.