— Хорошо, я оставлю вам керосин и схему, — сказала она, решив, наконец, уйти. — Подумайте. Чем раньше начнете, тем у нее больше шансов выздороветь.

— Ненормальная! — сказал лор Артур, глядя вслед знахарке. Я кивнул, соглашаясь.

Рана живота зажила, я снял швы и выписал женщину домой умирать. Медицина была бессильна ей помочь. А керосином мы заправили дежурные лампы, стоящие на каждом посту на случай отключения электроэнергии.

Прошло три года.

— Доктор, а вы меня не узнаете? — спросила симпатичная цветущая женщина, встретив меня на улице.

— Нет, — покачал головой я. — Напомните.

— Я Варвара Вальцева, вы три года назад оперировали меня по поводу желудочного кровотечения. У меня рак желудка был.

— У вас есть выписка?

— Да, вот вашей рукой написано! — протянула она мне документ.

Я вчитался в текст. У нас в стране не принято писать слово «рак», его заменяют на «заболевание», «тумор», «с-г», «образование». На моей памяти в нашем отделении три человека пытались с собой покончить, узнав о своем онкологическом диагнозе, причем не от врачей.

— А с чего вы взяли, что у вас рак? Здесь сказано «образование желудка», — я тянул время, лихорадочно соображая, как такое могло произойти.

У стариков рак развивается медленно, у меня были пациенты, которых я осматривал через год, и они были вполне бодры и живы. Но этой женщине было 50, и прошло три года! Если б я сам не держал в руках ее желудок, подумал бы, что ошибся.

— Доктор, я же не дура! От вас я съездила к онкологу, они мне все и рассказали открытым текстом.

— И что, они провели химиотерапию?

— Нет, от химии я отказалась.

— Тогда что же?

— Керосин! Да, да, Дмитрий Андреевич, я исцелилась при помощи керосина.

— Не может быть! А как он действует?

— Не знаю, но я год пила его по специальной схеме, потом перерыв на полгода, затем опять. Проверилась у онкологов, они тоже руками развели. Рака нет! Пропал!

— А можно я вас осмотрю?

— Пожалуйста! Я в вашем распоряжении.

Я привел женщину в клинику, осмотрел — и изумился. Я хорошо помнил ее тонкую переднюю брюшную стенку и то, как она бугрилась метастазами. Теперь моему взору предстал довольно упитанный животик без намеков на метастазы. Если б не послеоперационный рубец, можно было бы решить, что передо мной другой человек.

— Мда-а-а! — протянул я. — Поздравляю! Неужто керосин помог?

— Он самый! — кивнула Варвара Вальцева и широко улыбнулась. — Я вас приехала поблагодарить!

— С чем? Я же ничего не сделал.

— Как же ничего? Вы кровотечение тогда остановили!.. Если б не вы тогда, лежать мне в сырой земле три года! Спасибо, Дмитрий Андреевич!

— На здоровье!

— А я вам схему хочу оставить, как керосином лечилась. Возьмите! Тут печатными буквами написано, так что вы разберете.

Я взял схему, но честно сказать, ни разу ею не воспользовался, а потом она и вовсе затерялась среди бесконечных переездов.

Но самое интересное у нас в отделении началось с приходом нового невролога. Доктор Чистяков сам не делал операций на головном и спинном мозге, но об их травмах знал практически все. Так как у нас в штате не было нейрохирурга, то Василий Петрович помогал нам диагностировать и лечить больных с черепно-мозговой травмой.

В основном с ЧМТ к нам поступали бомжи, пострадавшие в драках, пьяные водители, попавшие в аварии, и сбитые ими пешеходы. Травмы были тяжелыми, и даже прооперированные пациенты часто умирали. Приходилось оперировать «черепников» самому, на моем счету имелось больше сотни самостоятельно выполненных трепанаций. Это обычная практика в ЦРБ, где нет нейрохирурга, оперирует общий хирург после соответствующей специализации. А невролог, он выступает в роли консультанта, причем очень значимого. Многие умирали на десятые, а то и на двадцатые сутки после трепанации черепа, так и не выйдя из комы и не придя в сознание.

— Видимо, за что-то его Бог наказывает, — как-то заметил невролог, осматривая очередного «черепника», не пришедшего в себя через неделю после трепанации.

У больного начались пролежни, присоединилась гнойная инфекция, и, несмотря на все усилия санитарок и медсестер, он гнил заживо.

— Что это значит, Петрович? Поясни, — попросил я.

— Понимаешь, в чем дело, Дима… Я вот двадцать пять лет в неврологии, и «черепниками» примерно столько же занимаюсь. И вот что характерно. Если пострадавший был плохим человеком, делал людям гадости, пил, гулял, жене — мужу изменял, богохульствовал и тому подобное, то он и умирать будет тяжело, мучатся, как вот этот, — и Чистяков указал на гниющего пациента.

— Хочешь сказать, что те, кто тяжело умирают, — плохие люди?

— Не всегда, но часто. Посмотри на этого красавца. Весь в наколках, живого места нет, а руки без мозолей — то есть физический труд не для него. Тоже мне, Ленин.

— А это тут при чем? — не понял я.

— Это старая поговорка — Ленин тоже раньше все по тюрьмам да по ссылкам… Не смешно?

— Смешно, — пожал плечами я. — Странная у тебя теория, Петрович.

— Теория, возникшая из многолетних наблюдений.

— Василий Петрович, а этот вот страдает? — Я указал на осматриваемого пациента.

— Безусловно!

— Так он же без сознания, он ничего не чувствует!

— Так не само тело, биологическая масса, страдает, а душа! Душа его страдает, та субстанция, наличие которой многие отрицают. Мучается она, мечется, хочет покинуть тело, а не может.

— А почему не может?

— Ну, например, потому что форточка в палате закрыта, — улыбнулся Чистяков.

— Форточка? — Я почувствовал себя персонажем театра абсурда.

— Да, форточка! — Петрович приблизился к окну и приоткрыл его. — Скоро убедишься, что моя теория работает. Только форточку не закрывайте!

Через два часа больной скончался. Возможно, это было совпадением, а может, и нет. Но скажу точно, всякий раз, как какой-нибудь «черепник» «зависал» — и не поправлялся, и не умирал, — появлялся Петрович, открывал форточку, и мучения пациента заканчивались.

Однажды, когда Петрович навестил одного бомжа с тяжелым ушибом головного мозга и вдавленным переломом (больной уже не дышал сам, а находился на искусственной вентиляции легких) и открыл в его палате форточку, я взял да и закрыл ее.

Петрович пришел на следующий день, увидел закрытую форточку и спросил:

— Кто?

— Я!

— Зачем, Дима?

— Решил проверить твою теорию, вдруг ты ошибаешься.

— В любой теории могут быть слабые места! — возразил невролог и снова открыл форточку. — Только не советую закрывать.