верные бояре начали беречься князя Владимира и перестали пускать его к государю. Тут выступил вперед известный благовещенский священник Сильвестр, издавна находившийся у князя Владимира и его матери в особой любви и приязни; он начал упрекать бояр за то, что они не допускают князя до государя, уверяя в его доброхотстве. Целые два дня во дворце происходили шумные споры и перебранка между той и другой стороной. Больной царь призвал верных бояр и через силу говорил им, увещевая стоять крепко за своего сына, не дать его извести неверным боярам и в случае нужды бежать с ними в чужую землю.

«А вы, Захарьины, — прибавил он, обращаясь к шурьям, — чего испугались? Али чаете, бояре вас пощадят? Вы от бояр первые мертвецы будете, и вы бы за сына моего да за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали».

Услыхав такие «жестокие слова» государя, все бояре «поустра-шилися», перестали наконец прекословить и пошли в переднюю избу для принесения присяги. А прежде они не шли туда и отговаривались тем, что их заставляют целовать крест не в присутствии государя.

Крест держал дьяк Иван Висковатый, а у креста стоял князь Владимир Воротынский.

«Твой отец, да и ты после великого князя Василия первый изменник, а приводишь ко кресту», — сказал князю Воротынскому князь Турунтай-Пронский.

«Я изменник, — отвечал Воротынский, — а тебя привожу к крестному целованию, чтобы ты служил государю нашему и сыну его; ты прямой человек, а креста не целуешь и служить им не хочешь».

Князь Пронский смутился от этих слов и поспешил присягнуть. Заставили также присягнуть и князя Владимира Андреевича, грозя иначе не выпустить его из дворца.

Потрясение, испытанное Иоанном в эти два дня, может быть, дало благодетельный толчок его нервному организму. Как бы то ни было, он вскоре оправился и встал с одра болезни. По всей вероятности, радость, причиненная выздоровлением, превысила скорбное чувство, возбужденное упомянутой распрей и ослушанием многих бояр: царь на первое время никого из них не подверг опале. Но нет сомнения, что у него осталось горькое воспоминание об этом случае, и в его впечатлительной душе зародилось чувство подозрительности к окружавшим его. В сущности, опасения бояр ввиду преемника-младенца были естественны после того, что государство претерпело в малолетство самого Иоанна; а между тем наследование престола в прямой линии помимо старшего в роде еще не успело сделаться настолько исконным государственным обычаем, чтобы о нем не могло возникнуть и вопроса в подобном исключительном случае. Иоанн, может быть, и сам отчасти сознавал эти смягчающие обстоятельства. Тем не менее первая тень на его отношения к главным своим советникам и любимцам была наброшена. Хотя Алексей Адашев сам присягнул без спора, но отец его очутился в числе явных противников присяги. Сильвестр также ничего не говорил против присяги, но он слишком неосторожно вступился за Владимира Андреевича, явившегося в эту минуту претендентом на престол. По всей вероятности, наиболее вредное влияние этот случай оказал на расположение супруги царя, Анастасии, к его советникам; так как означенная боярская распря направлена была против ее сына, ее самой и ее родни, то весьма естественно, что после того между нею и царскими советниками возникли холодные отношения, которые, в свою очередь, конечно, подействовали на самого государя.

Едва ли не первым поводом к разногласию между Иоанном и его советниками послужила поездка по монастырям, которую он предпринял вскоре после своего выздоровления, вследствие данного им обета. В то время некоторые дела государственные, особенно мятежи в Казанской земле, требовали усиленного внимания и деятельности со стороны государя, и советники его очевидно не одобряли этой поездки; но Иоанн, едва сам оправившийся от болезни, поехал и взял с собой не только супругу, но и маленького сына Димитрия (в мае 1553 г.). Прежде всего, он направился в Троицкую лавру. Здесь в то время пребывал знаменитый старец Максим Грек. Он претерпел долгое и тяжкое заключение в тверском Отроче монастыре; но после кончины Василия III его участь была облегчена, и его перевели на покой в Троицкую лавру (где он потом и скончался в 1556 г.). Иоанн беседовал с Максимом о своем обращении к заступничеству св. Кирилла Белозерского во время болезни и о своем обете ехать в его монастырь в случае выздоровления. Старец, согласно с советниками царскими, говорил, что было бы лучше и угоднее Богу, если бы государь, вместо дальней поездки, своими попечениями и помощью отер слезы матерей, вдов и сирот тех многочисленных воинов, которые пали под Казанью за православную веру. Но Иоанн стоял на поездке в Кириллов и по другим монастырям, поощряемый к тому сребролюбивыми монахами, которые ожидали от него богатых вкладов и имений (по свидетельству князя Курбского). Тогда, если верить тому же свидетельству, Максим посредством некоторых спутников царя (духовника его Андрея, князя Ивана Мстиславского, Алексея Адашева и князя Курбского) предсказал ему, что сын его не воротится из сей поездки.

Из Троицкой лавры Иоанн направился к городу Дмитрову, или собственно в Песношский монастырь, расположенный на реках Яхроме и Песноше. В сем монастыре проживал другой старец, Вассиан Топорков, бывший епископ Коломенский, лишенный архиерейской кафедры во время боярщины. Он принадлежал к иосифлянам, то есть к постриженикам Иосифова Волоколамского монастыря, и был другого образа мыслей с Максимом Греком. Тот же современник передает следующую тайную беседу царя со старцем Вассианом.

«Како бы мог добре царствовати и великих и сильных своих в послушестве имети?» — спросил Иоанн.

«Аще хощеши самодержцем быти, — шепотом отвечал ему Вассиан, — не держи себе советника ни единого мудрейшаго себя, понеже сам еси всех лучше; тако будеши тверд на царстве и все имети будеши в руках своих. Аще будеши имети мудрейших близу себя, по нужде будеши послушен им».

«О, аще и отец был бы ми жив, таковаго глагола полезного не поведал бы ми!» — воскликнул Иоанн, целуя руку недоброго старца.

Происходила ли в действительности таковая беседа, трудно сказать; но нет ничего невероятного, что Вассиан говорил в подобном роде и что его коварный совет пал на восприимчивую почву.

Отсюда Иоанн отправился на судах Яхромой и Дубной в Волгу, посетил монастыри Калязинский, Покровский; потом Шексной поднялся в Белое озеро и прибыл в Кириллов монастырь. Оставив тут царицу, он еще ездил в Ферапонтову обитель и по соседним пустыням. На обратном пути из Кириллова