скамьи за убогий стол из букового дерева, и к нам подошла женщина лет сорока — сорока пяти, дабы услужить нам.

Анри внимательно взглянул на нее.

— Добрая женщина, — неожиданно обратился он к ней, — вы были здесь в ту ночь, когда произошло убийство?

Она выпустила из рук кувшин с вином и, вперясь в Анри недоверчивым взглядом, пробурчала:

— Да, похоже, и вы также были.

Кровь застыла у меня в жилах, однако я испытывала непреодолимое любопытство. Что же такое здесь произошло?

— Возможно, — бросил Анри, — но вас, добрая женщина, это никак не касается. Я кое-что хочу узнать. Я заплачу вам за это.

Подбирая осколки кувшина, она пробормотала несколько слов, которые мне показались странными:

— Мы заперли двери и закрыли ставни на окнах. Когда такие дела, лучше ничего не видеть.

— Сколько убитых нашли на следующий день во рву? — спросил Анри.

— Семерых, считая и молодого сеньора.

— А суд приехал?

— Приезжал бальи из Аржелеса, уголовный судья из Тарба и еще другие. Да, суд приехал, он всегда приезжает, но как приехал, так и уехал. Судьи объявили, что наш старый господин был прав, и все по причине того вон нижнего окна, которое обнаружили открытым.

И она показала рукой на окно уже в самом рву, как раз под полуразрушенным мостом.

Я поняла, что судейские обвинили покойного молодого сеньора в том, что он хотел проникнуть через это окно в замок. Но почему? Я спросила женщину, и она так ответила мне:

— Потому что наша молодая барышня была богата.

О, это была горестная история, рассказанная в нескольких словах. Это нижнее окно так и влекло меня. Я не могла оторвать от него глаз. Возле него, надо думать, происходили любовные свидания. Я отодвинула деревянную тарелку, что стояла передо мной. Анри отодвинул свою. Он расплатился, и мы вышли из кабачка. Мимо двери проходила дорога, ведущая в ров. Мы пошли по ней. Эта женщина сопровождала нас.

— Вот здесь, — сказала она, указывая на столб, служащий опорой моста со стороны крепостной стены, — молодой сеньор положил своего ребенка.

— Значит, был ребенок? — воскликнула я.

Взгляд, который бросил на меня Анри, был настолько необычен, что я до сих пор не в силах найти ему объяснение. Вот так же порою самые мои обыкновенные слова вызывают у него какие-то неожиданные чувства, которые мне кажутся беспричинными.

Это дало толчок моему воображению. Всю свою жизнь я тщетно искала объяснение тайн, окутывавших меня.

Ах, матушка, все рады смеяться над несчастными сиротами, которые повсюду видят знаки своего происхождения. А я вот считаю, что в этом инстинкте есть нечто провидческое и в высшей степени трогательное. Да, наше назначение — непрестанно искать и не прерывать этот тяжелый и неблагодарный труд. Ежели преграда, которую мы приподняли, вновь упадет и придавит нас, мы опять поднимемся, исполненные еще большего мужества, и так будет до часа, пока нас не охватит отчаяние. Но этот час будет часом смерти. О, сколько будет до наступления этого часа обманутых надежд, сколько химер, сколько разочарований!

Взгляд Анри словно говорил мне:

„Аврора, этот ребенок — вы!“

Сердце у меня лихорадочно забилось, и я уже другими глазами взглянула на старый замок.

Но Анри тут же спросил:

— А что стало с ребенком?

Женщина ответила:

— Он умер».

VI

Накрывая на стол

«На дне рва был луг. С того места, где мы стояли, если смотреть под арку разрушенного деревянного моста, над низким откосом рва были видны дома деревни Таррид и кромка леса. А справа над крепостной стеною высился кружевной шпиц келюсской церкви.

Анри долгим печальным взглядом обвел открывавшуюся картину. Казалось, он пытается сориентироваться. Свою шпагу он держал в руке, словно трость, и чертил ею какие-то линии на траве. Губы его шевелились, как будто он разговаривал сам с собой. Вдруг он указал пальцем туда, где стояла я, и воскликнул:

— Это здесь!

— Да, — подтвердила женщина, — как раз здесь мы и нашли тело молодого сеньора.

Я вздрогнула и попятилась.

Анри спросил:

— Что же сделали с телом?

— Я слышала, что его перевезли в Париж и погребли на кладбище Сен-Маглуар.

— Ну да, — как бы отвечая своим мыслям, промолвил Анри, — Сен-Маглуар — родовое владение Лотарингского дома.

Выходит, матушка, несчастный молодой сеньор, убитый в ту страшную ночь, принадлежал к благородному Лотарингскому дому.

Анри опустил голову. Он о чем-то думал. Я заметила, что время от времени он украдкой поглядывает на меня. Потом он попытался подняться по лесенке, что вела к въезду на мост, однако прогнившие ступени подламывались под его ногой. Он опять вернулся к стене и постучал эфесом шпаги в ставни, закрывающие окно.

Служанка, которая, словно чичероне, следовала за ним, пояснила:

— Они прочные и с той стороны окованы железом. После того как уехали судейские, окно ни разу не открывали.

— И что же вы слышали, добрая женщина, в ту ночь сквозь свои закрытые ставни? — поинтересовался Анри.

— О сударь, казалось, все бесы вырвались на свободу и сошлись здесь под стеной. Мы глаз не могли сомкнуть. Убийцы приехали днем и пили в нашем кабачке. Ложась спать, я подумала: „Да примет Господь в лоно свое тех, кто завтра не увидит восхода солнца!“ Мы слышали звон стали, вопли, проклятия и два мужских голоса, которые время от времени восклицали: „Я здесь!“

Самые невероятные мысли возникли у меня в голове. Ведь мне же знаком этот клич или девиз. Еще в раннем детстве я слышала его из уст Анри, а потом нашла, переведенный на латынь, на печатях, наложенных на тот таинственный конверт, который мой друг хранит как величайшую драгоценность.

Анри был замешан в этой драме.

И только он может разъяснить ее мне.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда мы тронулись в обратный путь. На сердце у меня было тревожно. Я все оборачивалась, чтобы еще раз взглянуть на этого угрюмого каменного гиганта, высящегося на своем исполинском пьедестале.

Ночью мне снилась женщина в трауре, сжимающая в объятиях младенца и склонившаяся над мертвенно-бледным молодым человеком с кровавой раной на груди.

Матушка, не вы ли то были?

На следующий день на борту судна, которое уносило нас через океан и Ла-Манш к берегам Фландрии, Анри сказал мне:

— Аврора, скоро вы все узнаете. И дай бог, чтобы вы стали от этого счастливей!

Когда он говорил это, у него был такой печальный голос. Неужели, когда я узнаю свое происхождение, это может принести мне несчастье?