— Простишь ли ты меня когда-нибудь за то, что я спас тебя, Поммо?

Взгляд мой упал на фибулу, которая скрепляла его плащ на плече. Это был «волчий зуб», знак отличия за Потидею. Я вдруг пережил тот момент, называемый спартанцами «призраком», когда человек вновь погружается в событие, случившееся давно.

— Почему ты спас меня, а не моего брата? — услышал я свой голос.

— Твой брат не приехал бы в Спарту.

Это было произнесено без злобы. Простая констатация факта, ясная и правдивая.

— А почему я здесь?

— Мне нужен рядом человек, прошедший через те же ворота, что и я.

Эта фраза была точным повторением той, которую я слышал в моём лихорадочном сне. Неужели я рассказывал ему об этом? Но зачем?

— И что же это за ворота? Куда они ведут — в ад?

Он не ответил. Сразу сделавшись ироничным, но сохраняя на лице печальное выражение, он протянул руку к фибуле и расстегнул её. На ней была надпись «За храбрость». Он приколол её к моему плащу.

— Есть ещё одна причина, по которой я отсрочил твою смерть.

За горой Парной посветлело небо. Он повернулся в ту сторону. Я ждал.

— Когда меня будут убивать, я хочу, чтобы это сделал человек, который ненавидит меня по-настоящему. — Он обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. — Ты подсчитал, сколько продолжалась эта война, Поммо? Мы были детьми, когда она началась. А те, кто родился в тот день, сейчас уже взрослые люди.

И спросил, не надоела ли мне война.

— До смерти надоела.

На противоположной стороне поля видно было, как илоты-уборщики отправляются на работу.

— Скоро тебя позовёт Лисандр. Ты должен выполнить все его инструкции.

— Почему?

— Ради меня.

Я почувствовал его руку на моём плече. Твёрдую, как рука друга.

— Не осуждай себя так сурово, Поммо. Иногда тяжелее жить, чем умереть. Кроме того, у тебя нет выбора. Небеса избрали тебя для своей цели. Как и меня — для того, что я сделал в этой жизни.

И он со смехом отнял руку.

— Разве ты ещё не понял, друг мой? Мы с тобой, ты и я, вместе до самого конца.

Лисандр прислал за мной в ясный солнечный день спартанского месяца карнея, после полудня. Город был украшен для праздника в честь Аполлона. Все армейские учения были отложены. Я встретился с ним возле площадки для игры в мяч, которую прозвали «Островок».

— Ты служил на корабле. — Лисандр приступил к делу сразу, без лишних слов. — Ты снова станешь моряком.

— Ты хочешь сказать, что я не буду убийцей?

— Не умничай, сукин сын. Решаю я. Иначе ты до сих пор гнил бы на каменоломне. И не воображай, будто твой друг избавил тебя от этого из любви к тебе. Он собирается удрать. Поэтому ты здесь. Он считает, что ты на его стороне.

— Я должен это сделать?

— Ты видишь эти небеса только потому, что я разрешаю тебе их видеть. Без моего дозволения ты ни вдоха лишнего не сделаешь.

Физически Лисандр был не очень силён. Он был лишь на полголовы выше меня, не слишком широк в плечах. И всё же мне не стыдно признаться в том, что он сильно пугал меня.

— Если ты так уверен, что он предаст тебя, — сказал я, — то почему бы не убить его сейчас?

— Сейчас он полезен мне, а я ему. На данный момент мы братья.

Стоявший рядом с ним Земляника шевельнулся. За нами следили. Лисандр отошёл под акации, растущие перед беговой дорожкой, к небольшой бронзовой статуе бога Смеха. Мы пошли по дороге на Амиклы, к Ленте — той прямой тропинке, где тренировались босые девушки в коротких хитонах.

— Остановимся здесь.

Лисандр показал на место под терновыми деревьями. Там была трава, где можно было пустить лошадей пастись.

— Ты должен понять, что произойдёт. Спарта заключит союз с Персией. Ценой будут греческие города в Азии. Мы их продадим Дарию в обмен на золото и флот, чтобы покончить с Афинами. Это сделает для нас Алкивиад. Ни один спартанец, включая меня и Эндия, не в состоянии осуществить такое. Когда это будет проделано, Алкивиад предаст нас. Он будет вынужден это сделать — и он это сделает. Он перевернёт небо и землю, лишь бы вернуться домой и реабилитировать себя в глазах своих соотечественников. А теперь — самое сложное. Три силы желают его смерти. Во-первых, афиняне, которые ненавидят Алкивиада; во-вторых, его враги в лагере спартанцев; в-третьих, дальновидные персы, которые поймут, что Алкивиад ведёт двойную игру.

Лисандр повернулся ко мне.

— Ты проследишь, чтобы он был жив, Полемидас, — сказал он, называя меня моим спартанским именем, — ты и те моряки, которых я найму и которых ты будешь обучать.

— Ты хочешь сказать — он должен оставаться жив, пока ты не потребуешь его смерти.

На этом спартанец закончил разговор. Ни я, ни моя дутая праведность его не интересовали — это было ясно. И всё же вопрос требовал ответа. На краткий миг его каменное лицо смягчилось. Он понял, что я — не столько человек, которому он может доверять, сколько представитель более широкого круга людей. На секунду он встретился со мной взглядом.

— Это не я потребую смерти нашего друга, Полемидас, а тот единственный бог, которому он сам поклоняется.

— Что же это за бог?

— Необходимость.

В этом месте повествования Полемида, — заметил мой дед, — произошёл неожиданный поворот всей истории. Мои сыщики, Мирон и Лада, ворвались однажды вечером ко мне в комнату вне себя от возбуждения.

— Господин! Мы нашли её! Женщину!

— Какую женщину?

— Эвнику! Женщину твоего подопечного! Убийцы!

Это действительно была неожиданность, поскольку Полемид считал её умершей. Она здесь, настаивал Мирон, со своими детьми. Она согласилась поговорить — за некоторую плату.

Разговор был организован и состоялся в моём городском доме в Пирее. Но результат оказался невелик, если не считать одного открытия, сделанного по счастливой случайности: она проговорилась, что её, Эвнику, знал тот Колофон, сын Гестиодора, который и потребовал смерти Полемида. Более того, Эвника подтвердила, что сама была свидетельницей убийства, произошедшего в kapeleion, грязной таверне на острове Самос, на двадцать третьем году войны. Хотя я очень давил па неё, она больше не произнесла ни слова, и ушла так поспешно, что даже плату не взяла. И никто не явился за этими деньгами.