После всех этих лет, когда она себя сдерживала…

На бегу я вновь почувствовала вибрацию телефона — сообщение с неизвестного номера:

«Наслаждайся своим выходом в свет @hautemargot».

Она знает, что меня нет дома. Знает, что Лайла без меня. Это может быть только Винни.

Резко остановившись, я посмотрела в оба конца улицы — но ничего не увидела, да и не ожидала увидеть — и сделала последний рывок.

Виртуальные действия людей не имеют никакого отношения к их поведению в реальной жизни; я имею в виду то, что они говорят в Сети, когда не видят выражения лиц тех, кому предназначены слова.

Когда я повернула на нашу подъездную дорожку, было уже совсем темно, а ветер шумел меж ветвей больших старых деревьев, росших вдоль нее. И только подойдя к кирпичной стене, я заметила, что ворота распахнуты настежь, а их половинки покачиваются на ветру.

Неужто забыла запереть?

Я чуть не проскочила мимо — мимо простой черепаховой заколки на ступеньке крыльца.

И сразу же представила себе, как она входит в каштановые волосы. Я почувствовала ее холод у себя между пальцами, когда я превращала свой хвостик в пучок. Вспомнила, как сжимала ее зубами, тренируя французское произношение. Я использовала подобные заколки бессчетное количество раз, но мне была известна только одна девушка с непокорной шевелюрой, которой они были необходимы.

Такие заколки вышли из моды вместе с мохером и голубыми тенями для век, став, как и они, уделом грымз и синих чулков.

И Винни…

Она была здесь.

Стыдно признаться, но на какое-то мгновение я почувствовала облегчение. Облегчение от того, что Ник ошибся и все это мне не просто почудилось. Все, что не давало мне покоя вот уже многие месяцы — постоянные страхи и не исчезающее ощущение опасности, — казалось несерьезным всем, за исключением меня самой. Вообще эмоции только что родивших мамочек кажутся людям несерьезными. А я все еще одна из них, измученная и подверженная неконтролируемым перепадам настроения.

Только в моем случае все это не так. Я оказалась права.

Я наклонилась, чтобы поднять заколку и, выпрямляясь, чуть не вздрогнула, когда ворота с шумом захлопнулись за спиной.

Наконец-то Винни пришла за мной. И за моей малышкой.

Горе делает тебя сумасшедшей. Постоянное давление неослабевающего страдания, по каплям сочащаяся боль — все это похоже на какую-то рекламную мелодию из ящика, от которой никак не можешь избавиться. Вы только представьте себе, что всю оставшуюся жизнь в вашей голове будет звучать одна и та же мелодия.

Винни была здесь. А где же Мэгги?

Меня охватила дрожь, когда я ворвалась в пустой холл. Светильники в виде белых шаров освещали гостиную, включены были и деревянные торшеры. На экране телевизора мелькали какие-то кадры — женщина из рекламы шампуня намыливала голову, — но звук был приглушен.

С бьющимся сердцем я бесшумно пересекла безлюдную комнату и заглянула на кухню в конце коридора — пустую и темную. Во французских дверях, выходящих в сад, отразилась я сама, вперившаяся в свое собственное отражение.

— Мэгги?

Нет ответа.

Я помолчала, восстанавливая дыхание, прежде чем позвать:

— Винни?

И опять тишина.

Может, Ник все-таки прав? Неужели я схожу с ума?

Потом я услышала сопение. Писк и плач. Знакомые звуки просыпающейся дочери. Но они звучали совсем рядом, а не в ее спальне. Прямо на лестничной площадке второго этажа.

Из теней наверху неожиданно появилась какая-то фигура.

Пожалуйста, только не это!

Я уже знала, что произойдет в следующий момент. Кто бы сомневался. Ведь я переживала это вновь и вновь вот уже двадцать лет…

От перспективы провести вечер в доме Марго неожиданно прекратился постоянный шум у меня в голове — впервые со смерти Джека.

Винни стояла за перилами, так же как когда-то, давным-давно, надо мной стояла Хелен.

— Лайла… — Я неожиданно разучилась говорить.

Глаза, смотрящие мне прямо в душу…

— Марго, — голос Винни был хриплым и встревоженным. Когда она сделала шаг вперед, я увидела, что одна ее рука поднята, как будто она запрещала мне подойти ближе. Пальцы этой руки, вытянутые в мою сторону, дрожали. А на согнутом локте второй руки я рассмотрела очертания маленького свертка, который — я знала это так же хорошо, как знаю свое собственное лицо, — был мягким, теплым и живым.

Раньше, в школе, когда полиция и учителя задавали нам бесконечные вопросы, мне уже доводилось видеть на лице Винни это выражение решительной непреклонности.

Ее крик при падении… Звук упавшего тела…

Казалось, лестничная площадка расположена так же высоко, как и тот балкон в далеком прошлом. Даже если б я бросилась вперед, не было никакой гарантии, что я успела бы поймать Лайлу, в случае если женщина, бывшая когда-то моей ближайшей подругой, уронила бы ее через перила.

Я сделала шаг по направлению к первой ступеньке.

— Девочка моя…

— Нет, Марго, — сказала Винни. Глаза ее блуждали, не в состоянии сфокусироваться на мне. — Она не твоя. — Этот поворот головы, эта дикость во взгляде — казалось, что Винни вся вибрирует от охвативших ее эмоций. От ярости…

Я знала, насколько она на меня зла. Знала, что она никогда не простит мне этого здорового, красивого ребенка. Живого — в то время как своего она потеряла. И осторожно сделала еще один шаг вперед.

— Нет! — Я вскинула руки, дрожащая и испуганная, с одной только целью — успокоить ее, убедиться, что с моей дочерью все в порядке. Мне хотелось прижать Лайлу к груди, утешить ее, коснуться губами ее переносицы, ощутить носом мягкость ее щек, насладиться вкусом ямки у основания шеи.

— Ты этого не хочешь. — Мне стало жутковато от того, что голос Винни смягчился. — И нам этого не нужно. Нам было хорошо друг с другом. И нам не нужен никто третий.

В полумраке холла я, не отрываясь, смотрела на нее, как в свое время в лучах солнечного света я фальшиво улыбалась Хелен.

Взгляд… Крик…

То, что я сделала с Хелен, показалось мне, на одно очень короткое мгновение, правильным. И сразу же я почувствовала сожаление, а потом на меня нахлынула паника, когда я увидела, как новенькая взялась руками за трухлявые, прогнившие перила. И это тоже продолжалось всего мгновение — правда, оно показалось мне длиннее жизни. А потом мое сердце вновь забилось, но я стала другой.