— Будьте осторожны, на той вилле недавно поселилось чудовище.

— Какое чудовище?

— Отто Кифер, чех. Страшный человек.

— Он болен, не так ли?

Негр посветил мне в лицо фонарем, а потом сказал:

— Да. Очень болен. СПИДом. Вы с ним знакомы?

— Мне о нем рассказывали.

— Этот белый нам всю жизнь испоганил, хозяин. Он все никак не сдохнет.

— Он неизлечим?

— Конечно, — сердито ответил африканец. — Однако это не мешает ему устанавливать здесь свои порядки. Он опасный зверь. Жутко опасный. Здесь это всем известно. Он убил бог знает сколько негров. А сейчас у него в доме полно гранат и автоматического оружия. Он всех нас тут взорвет. Но мы ему не позволим! У меня у самого ружье есть, и я…

Наш гид не стал продолжать. Видно было, что он зол до предела.

— Этот чех живет один?

— За ним ухаживает одна женщина. Из племени мбати. Она тоже больна. — Он замолчал, потом снова заговорил, посветив мне в лицо фонарем: — Ты пришел, чтобы встретиться с ним, хозяин?

Ночной воздух был тяжелым и липким, как густой сироп.

— И да и нет. Мне хотелось бы нанести ему визит. Вот и все. По поручению одного нашего общего друга.

Негр опустил фонарь.

— Странные у тебя друзья, хозяин. — Он вздохнул. — Нам теперь никто не продает мясо. И поговаривают, что, когда Кифер умрет, здесь все сожгут.

Бекес занес вещи в дом. Тина растворилась в ночи. Я дал африканцу денег и задал последний вопрос:

— А аисты? Такие птицы, белые с черным? Они сюда прилетают?

Парень раскинул руки, словно обнимая всю равнину.

— Аисты? Как раз здесь они и живут. Мы в самом центре их территории. Через несколько дней их тут будет тьма-тьмущая. В долине, на берегу реки, около домов — везде. Столько, что ступить будет некуда!

Мое путешествие завершилось. Я прибью в его конечный пункт: здесь были аисты, Луи Антиош, Отто Кифер — и последнее звено алмазной цепи. Я попрощался с африканцем, взял рюкзак и вошел в дом. Он был довольно большой, обставленный низкими столиками и деревянными креслами. Бекес показал мне мою комнату, в дальнем конце коридора, справа. Я открыл дверь и очутился в своей пещере. В центре с потолка свисал длинный и просторный полог, защищавший кровать от москитов. Из складок тюля до меня донесся голос: «Иди сюда, Луи».

Вокруг царила темнота, но я узнал голос Тины.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я, задохнувшись.

— Жду тебя.

Она рассмеялась, ее белые зубы сверкнули во тьме. Я улыбнулся в ответ и скользнул под полог, осознавая, что судьба, возможно, в последний раз дает мне отсрочку, прежде чем покарать.

Торопливо, двумя-тремя рывками я размотал ее бубу. Ее груди внезапно вынырнули из складок ткани, упругие и выпуклые, как торпеды. Я стал жадно целовать ее курчавый, терпко пахнущий лобок. Не знаю, чего я искал в ней: может, хотел забыться или ощутить ласковое прикосновение, а может, пережить острый приступ раскаяния. По коже Тины пробежала дрожь. Ее длинные стройные ноги раздвинулись, открывая путь в царство, которое я осквернял. Над моей головой раздался ее голос, она что-то сказала на санго, ее тонкие руки обняли меня и заставили подняться, затем обхватили мои бедра и направили их в самую гущу мрака. И тогда я нежно, очень нежно скользнул между ног Тины.

Ее напряженное точеное тело было мускулистым и грациозным. Независимо от сознания, по воле чувств, оно становилось то нежным, то сильным. Тина знала, чем меня взять. Следуя за ней, я погрузился в омут необычных, глубоких, бесконечно повторяющихся движений. Ее пальцы находили самые чувствительные места моей плоти, раскрывали одну за другой все мои тайны. Поглощенный ею, залитый потом и охваченный пламенем, я нежно касался губами ее темных подмышек, ее рта, сверкающего белыми зубами, ее твердых дрожащих сосков. Внезапно — слишком быстро — во мне поднялась крутая волна, и взрыв удовольствия натолкнулся на преграду боли. В тот миг у меня в голове промелькнула целая вереница образов, спаливших дотла мою душу. Я увидел полное насекомых тело Гомун, обожженную шею Сиккова, окровавленное лицо Марселя, трещащий в пламени москитный полог из моего детства. Через несколько секунд все исчезло. Меня целиком охватило наслаждение, которое было сродни смерти.

Тина еще не успела кончить. Она набросилась на мои подмышки, на лобок, лизала, сосала, жадно кусала их, ласкала мою кожу нежным, влажным язычком, и, наконец, ее выгнутое тело наполнилось звериной страстью. Я уже не мог ответить ей. Застонав, Тина сорвала повязку с моей раненой руки и положила мою ладонь себе между ног. Ее розовая плоть так пылала, что казалось, будто она светится в темноте. Она то сильно прижимала, то отпускала мои пальцы, до тех пор, пока не получила удовлетворение, а тем временем моя кровь из открывшейся раны медленно струилась по складкам ее паха. Нас окутали тонкие пряные ароматы. Наверное, это был запах испытанного Тиной удовольствия. Девушка опрокинулась на спину и, чуть живая, вытянулась на постели, словно цветок наслаждения, отравленный собственным нектаром.

Той ночью я совсем не спал. Во время передышек, которые ненадолго давала мне Тина, я размышлял. Я думал о скрытой логике моей судьбы: по мере того, как моя жизнь становилась все более бурной и опасной, она все щедрее одаривала меня ощущениями и сильными чувствами. Мое существование представлялось мне странно симметричным: с одной стороны — грозовое небо, дружба Марселя, ласки Сары и Тины, с другой — бойня на вокзале, ужасный день на оккупированных территориях, изувеченное тело малышки Гомун. Эти события словно выстроились по обе стороны одной и той же дороги, ведущей к концу моего пути. Туда, где наступает предел терпению, где человек согласен умереть, потому что подсознательно отдает себе отчет, что знает слишком много. Той ночью, лежа под москитным пологом, я подумал, что, возможно, скоро умру.

Вдруг раздался какой-то шум. Через несколько секунд он повторился, потом тихое, но назойливое эхо повторилось снова и снова. Этот объемный звук был мне хорошо знаком: так хлопали птичьи крылья. Я посмотрел на часы. Шесть утра. Сквозь стекло сочился чуть заметный утренний свет. Тина спала. Я подошел к окну, распахнул створки и выглянул.

Они прилетели. Нежные, серые от пыли, они осторожно переставляли свои тоненькие лапки. Они опустились на землю все вместе, а теперь разбредались по долине, останавливались возле бунгало, толпой собирались у берега реки, вышагивали среди гибких стеблей тростника. Я понял: мне пора.

— Ты уходишь? — шепотом спросила Тина.

Вместо ответа я вернулся под полог и стал целовать ее лицо. Ее торчащие косички чернели на подушке, а глаза блестели, словно светлячки в вечерних сумерках. В темноте я почти не различал ее тела, невидимого, таинственного, способного опьянить любого, кто сумеет им овладеть. Никогда еще я так не страдал оттого, что мне не дано, проведя руками по этому сладострастному гибкому стеблю, ощутить под пальцами ее плоть, ее нежные ловушки, ее волшебные изгибы и формы.