Сестра Паскаль остановилась у низенькой хижины. Она сказала что-то Виктору, и тот достал две лопаты, обернутые ветошью. Монахиня указала на кучу свежевскопанной земли за хижиной. «Это здесь», — сказала она. Я еле расслышал ее голос, заглушенный неугомонным шумом дождя. Бросив рюкзак, я схватился за лопату. Виктор смотрел на меня, не говоря ни слова и дрожа всем телом. Я пожал плечами и поддел кусок красной земли. У меня возникло чувство, что я всадил лопату в человеческую плоть.

Я копал. Сестра Паскаль опять заговорила с Виктором. Видимо, миссионерка ничего не сказала ему о цели нашей экспедиции. Я продолжал копать. Земля была очень мягкая и поддавалась без усилий. В считанные минуты образовалась яма глубиной в полметра. Мои ноги проваливались в рыхлый плодородный слой, населенный насекомыми и корнями растений. «Виктор!» — закричала сестра Паскаль. Я поднял голову. Здоровенный мбака оцепенел, вытаращив глаза. Он быстро перевел взгляд сначала с монахини на меня, потом обратно. Стремительно развернулся и бросился наутек.

Над нами нависла тишина. Я продолжал свою работу. Вскоре я услышал, что монахиня тоже взялась за лопату. Я пробурчал, не поднимая головы: «Оставьте это, сестра. Очень вас прошу». Теперь я уже стоял по пояс в яме. Вокруг меня кишмя кишели черви, сколопендры, скарабеи, пауки. Некоторые из них разбегались, вспугнутые ударами лопаты. Другие пытались залезть на мои брюки, словно хотели помешать мне сотрясать землю. Запах земли убил во мне все ощущения. Моя лопата погружалась в жидкую грязь. Я все рыл и рыл, забыв, зачем я это делаю. Впрочем, внезапно наткнувшись на что-то твердое, я вернулся к реальности. «Это кора, Луи. Вы ее нашли».

На какую-то долю секунды я заколебался, потом стал краем лопаты соскребать землю с гроба. Его красная потрескавшаяся поверхность немного вздулась. Я отбросил лопату и попытался голыми руками отодрать крышку. Пальцы скользнули по коре, и я упал в грязь. Сестра Паскаль, стоявшая у края могилы, протянула мне руку. Я заорал: «Оставьте меня в покое!» И начал снова. На сей раз, кора стала потихоньку поддаваться. Разрытую яму стремительно заливал дождь. Вдруг дерево не выдержало и разом оторвалось. Я отлетел, крышка перевернулась в воздухе и стукнула меня по голове. Я свалился и почувствовал какое-то нежное прикосновение. На секунду замер от неожиданности, а потом истошно вскрикнул: я коснулся кожи Гомун, ее мягкого детского тела.

Я вскочил на ноги и постарался взять себя в руки. Передо мной был труп девушки. Она была одета как нищенка: старенькое платьице в цветочек и поношенная спортивная куртка. При виде такой бедности у меня сжалось сердце. Однако меня потрясла непорочная красота девочки. Ее родные постарались закрасить раны, прежде чем ее похоронить. Я заметил только небольшие рубцы на кистях и обнаженных лодыжках. Лицо не было повреждено. Вокруг ее закрытых глаз лежали широкие коричневые тени. Меня поразило, насколько верны банальные слова о том, что смерть похожа на сон: да, они действительно похожи, как две капли коричневых чернил. Мои промокшие ноги совсем застыли, и я вспомнил, что мне следовало поторопиться. Я крикнул: «Ваша очередь, сестра. Спускайтесь. Дождь скоро затопит могилу». Сестра Паскаль сняла накидку и неподвижно стояла у края ямы, выпрямившись и теребя крест. Ее мокрые седые волосы и сероватое лицо блестели, и она напоминала железную статую. Ее взгляд был прикован к трупу. Я снова прокричал:

— Быстрее, сестра! У нас мало времени.

Монахиня не шевелилась. По ее телу волной пробегала дрожь, как будто ее било электрическим током.

— Сестра!

Миссионерка указала пальцем на могилу, потом произнесла странным, нежным голосом:

— Господи, малышка… малышка уходит…

Я опустил глаза и отпрянул к вязкой стене ямы. Струи дождя затекли под платье девочки. Одна из ее ног плавала теперь в метре от тела. Правая рука начала отделяться от плеча, оттянув воротник и обнажив белесоватую кость. «Боже мой», — прошептал я и, скользя по красной глине, вылез наверх. Тут же растянулся на земле и просунул руки девочке под мышки. Рука Гомун совсем оторвалась и плавала рядом с корой. Ткань платья выскальзывала из моих пальцев. Я яростно прокричал: «Сестра, помогите мне! Господи, да помогите же!» Женщина не шевельнулась. Я поднял глаза. Ее сотрясали электрические разряды. Вдруг я услышал ее голос:

Господи Иисусе! Ты, оплакивавший друга Своего Лазаря у гроба его, осуши наши слезы, молим Тебя…

Я погрузил руки в жидкую грязь и стал подтаскивать к себе тело ребенка. Когда я потянул посильнее, рот девочки открылся, и из него потоком хлынули черви. От малышки ака осталась только оболочка из кожи, а внутри — миллионы плотоядных червей. Меня вырвало желчью, но я не упустил свою добычу.

Ты, воскресивший мертвых, даруй вечную жизнь сестре нашей, молим Тебя…

Я сделал последнее усилие и вытащил девочку из ямы. У Гомун не хватало ноги и правой руки. Платье, пропитанное жидкой глиной, прилипло к единственной ноге. Я отыскал взглядом ближайшую хижину. Потом схватил тело и перенес его под дерево.

Ты, освятивший сестру нашу водой крещения, дай ей во всей полноте жизнь детей Божьих, молим Тебя…

Я положил маленькое тельце на сухую землю в темноте хижины. Крыша была такая низкая, что мне приходилось ползать на четвереньках. Я выскочил наружу, чтобы взять сумку сестры Паскаль, потом вернулся. Вытащил хирургические инструменты, резиновые перчатки, фонарь, фартук и неизвестно для чего взятый монахиней автомобильный домкрат. Также я нашел зеленые бумажные маски и несколько бутылок воды. Все было в целости и сохранности. Я сложил это на кусок пленки, стараясь не смотреть на Гомун, изо рта, носа и глаз которой выползали черви. Ее платье легонько приподнималось. Несметные полчища осквернителей могил копошились у нее в животе. Еще несколько минут, и все закончится.

Ты давал ей вкусить тела Твоего, прими ее на пиру в царствии Твоем, молим Тебя…

Я снова вышел из хижины. Сестра Паскаль все так же стояла, читая свою молитву. Я схватил ее и с силой встряхнул, чтобы вывести из состояния мистической каталепсии. «Сестра, — завопил я, — черт возьми, да очнитесь же, наконец!»

Она так сильно вздрогнула, что вырвалась из моих рук, потом, постояв с минуту, медленно опустила веки, как бы говоря «да», и я повел ее к хижине, поддерживая под руку.

Я зажег фонарь и подвесил его, зацепив за переплетенные ветки. Молочно-белый свет слепил глаза. Я надел на сестру маску и фартук, натянул ей на руки резиновые перчатки. Ее пальцы уже не дрожали. Она перевела свои бесцветные глаза на малышку. Маска вздымалась и опадала. Скупым жестом она велела мне подтащить поближе инструменты. Я это сделал. На себя я тоже натянул маску, передник и перчатки. Сестра Паскаль взяла скальпель и разрезала платье Гомун, чтобы осмотреть ее тело.

Меня снова захлестнула волна отвращения. Туловище маленькой ака представляло собой сплошную рану: девочку кромсали методично, с безумной жестокостью. Одну из ее маленьких грудей полностью отрезали. Весь правый бок, от подмышки до уровня паха, покрывали глубокие разрезы с почерневшими рваными краями, напоминавшими омерзительные губы. Из обрубка правой руки торчала кость. Особенно привлекала внимание самая большая рана: длинная и ровная, она шла через всю грудную клетку. Зрелище было жуткое, потому что края разреза слабо шевелились, словно в груди поселилась новая жизнь, незримая и мерзкая.