Она упала перед ним на колени, прижала его голову к себе и громко заскулила. Капитан, все еще кашляя и тряся головой, что-то тихо бормотал, судорожно, на ощупь, искал ее затылок и гладил растрепанную куцую косичку, на которой болталась пластмассовая божья коровка с обломанными лапками.

Не в силах больше смотреть на все это, я повернулся и кинулся на подъем. Я бежал вверх, уже ненавидя себя, уже до боли жалея этого тупого, бедного и мстительного капитана и его дистрофичную дочь, хрипел и задыхался от усталости, но на шаг не переходил до тех пор, пока, обессилевший, не упал под кипарис, на присыпанные сухими иглами камни.

От гостиницы остались лишь обугленные стены без крыши с черными оконными проемами. Прожектор, повешенный на столбе электропередачи, освещал дымящиеся руины. Спектакль закончился. Народ, насытившийся зрелищем, медленно расходился. На месте, где стояла пожарная машина, темнела большая лужа.

Я даже не вышел из кабины. Душа ныла так сильно, что я боялся разрыдаться. Включил дальний свет фар и, отхлебывая водку из горлышка, смотрел на стены, железную дверь калитки, покрытую пузырями краски, каркасы зонтов, торчащие над верхним краем стены словно гигантские обтрепанные одуванчики, на почерневшую, с подпаленными листьями шелковицу, растущую с тыльной стороны гостиницы.

Так, не отрывая взгляда от пепелища, я долго сидел за рулем. Мне некуда и не к кому было ехать. Моим последним пристанищем стала машина. Друзей я растерял. С капитаном расквитался. Смысла в дальнейшей жизни не было.

Кто-то постучал в боковое стекло. Я повернул голову и не сразу узнал Ладу. Пригибая голову, чтобы я мог ее видеть, она показывала куда-то рукой.

– Привет! – сказала она, когда я опустил стекло.

– Привет.

Хорошо, что Лада не стала говорить банальности, соболезновать, утешать и успокаивать. Ненавижу, когда кто-то сопереживает мне на словах.

– Тебя Володя разыскивает.

– Какой еще Володя?

– Ну, этот… – Лада мучительно подыскивала точное слово. – Друг Анны, не понимаешь, что ли!

– Так бы и сказала, что Влад. А зачем он меня разыскивает? – равнодушно спросил я. – Он мне не нужен.

Лада торчала в оконном проеме, как портрет в рамке. Она была в том же декольтированном голубом платье, в каком я впервые увидел ее. Девочка вышла на работу.

– Можно я сяду в машину? – спросила она.

– Садись, – пожал я плечами.

Она, цокая каблучками, обошла "опель", открыла дверцу, села, а затем перенесла свои изящные ножки через порожек.

– Там, это… – сказал я, кивая на то, что осталось от гостиницы и делая глоток из бутылки. – Ты забыла деньги и пудреницу. Все сгорело.

– Я не забыла, – тихо ответила Лада. – Ты мне ничем не был обязан. А пудреницу я оставила, чтобы был повод зайти еще раз.

– Будем считать, что уже зашла. К сожалению, пригласить в апартаменты не могу – там у меня не совсем убрано, – мрачно пошутил я.

– Давай проедем немного вперед, – предложила Лада. – Влад отлавливает тебя у сквера.

– Давай проедем, – согласился я, протягивая бутылку Ладе.

Мы тронулись и медленно поехали сквозь людской поток. Разноцветные огни, мигающие в такт музыке, слепили глаза и отражались в зеркалах. Широкий передок "опеля" рассекал поток людей, как катер волны. На нас плыли улыбки, десятки, сотни улыбок. Это был иной, чуждый мне и, может быть, враждебный мир. Мне казалось, что все, кто сейчас беззаботно улыбается, мои враги. Все они стояли и глазели на пожар, им хотелось побольше огня, и чтобы с грохотом вылетали стекла, обрушивались опоры, обваливалась крыша. Чем эффектней, страшнее, тем лучше.

Лада думала о другом.

– Помнишь, какой был дождь в тот вечер? – спросила она.

С чего бы это ее потянуло на воспоминания? Я искоса взглянул на девушку. Она держала бутылку, как свечу.

– Выпей!

Лада отрицательно покачала головой.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила она.

Ну вот, подумал я. Кажется, она начинает меня жалеть.

– Если не посадят, то начну строить заново.

– Тебе хватит сил?

– У меня больше ничего нет, кроме машины. Так что, ничего другого не остается.

– Что у тебя с руками? – заметила Лада. – Они в крови. Ты тушил огонь?

Не отрывая рук от руля, я мельком взглянул на них. На кистевых костяшках была содрана кожа, между пальцами запеклась кровь. Кожа стала легко ранимой, не то, что раньше. Десятка ударов по физиономии не выдержала.

Я вспомнил мокрое, с безумными глазами, лицо кривоногой девочки и подумал: почему у гадов всегда рождаются несчастные и очень ранимые дети?

Лада достала из сумочки носовой платок, смочила его водкой. Подстраиваясь под движение моих рук, она оттирала запекшуюся кровь и все время дула на ссадины, думая, что мне больно. Ее внимание ко мне становилось слишком навязчивым, она начинала опекать и уже не скрывала жалость ко мне.

Я дернул рукой, поймал кончик платка и кинул его на панель.

– Не надо, не мешай.

– Тебе мои пожелания, конечно, до лампочки, и все же постарайся не терзать себя, – участливо посоветовала Лада. – Все уже в прошлом. Гостиницу уже не вернешь, а нервы можно спасти.

– Слушай, – дернул я головой и ударил кулаком по кнопки сигнала. – До чего же ты умная!

Лада предусмотрительно промолчала, взяла платок в бурых пятнах с панели, разложила его на колене, разгладила ладонью.

– Может, тебе нужны деньги на первое время? – через минуту спросила она. – Я могу дать в долг.

Я стиснул зубы. Ох, не вовремя села она рядом со мной, видит бог, не вовремя!

– Ты не рассердишься? – после паузы продолжала добивать меня Лада. – Может быть, тебе сейчас не до этого, но я хотела пригласить тебя на ужин.

Нет, она не просто хотела пригласить меня на ужин. Она думала, что я голоден, и у меня нет денег на еду. Это ж армия спасения какая-то, а не проституция! Это кем же я выгляжу в ее глазах?!

– Влад очень беспокоился за профессора, – излишней словоохотливостью компенсировала