— Добрый день! Вольно, — негромко, но очень четко произнес Згурский и мерным шагом двинулся мимо украшенной благоухающими цветами зеленой изгороди.

Садовник был одним из немногих, кто остался здесь работать при «новой власти». Пейзажный парк, тянувшийся от самого заводоуправления на четверть лье, являл собою настоящий образец изысканного вкуса. Парк насадили еще полвека назад, и едва ли не половину этого срока садовник ухаживал за кустами роз, клумбами, баскетами и посыпанными мелким гравием аллеями. Новый хозяин платил хорошо и исправно, но, к глубокому неудовольствию садовника, казалось, не замечал окружавшей его красоты.

Середина мая 1924

Генерал Згурский шел по аллее, углубленный в размышления, пытаясь найти разгадку «брусиловского ребуса», как окрестил он для себя это дело. Суждение Варравы, четкое и однозначное, звучало: «Слишком хорошо, чтобы быть правдой». Великий князь Николай Николаевич, кажется, с радостью готов был переложить на «чудом спасшегося» племянника непростое бремя — стать знаменем борьбы с большевизмом. Как ни грустно, но с его высочеством все понятно — он попросту устал от всего этого и, когда бы мог, жил бы себе частным лицом. Кутепов рвется в бой, уже формирует армию вторжения в белорусских лесах.

Но что, если все это — грандиозная провокация красных?

Владимир Игнатьевич прищурился от яркого солнца.

«А если нет? Мучительное чувство — быть ответственным за судьбу Отечества. Но когда боишься принимать на себя такую ответственность, то погоны лучше не надевать. Выходит одно — надо идти. Надо рисковать, совать голову в пасть льву, чтобы, если будет на то господня воля, выиграть битву, равной которой еще не знала Россия».

Ему вспомнилась история почти четвертьвековой давности. Тогда, после окончания николаевской Академии Генерального штаба, он только — только прибыл в Благовещенск в формируемый Восточно — Сибирский стрелковый полк.

— Эк вы, голубчик, вырядились, — глядя на парадную форму капитана — генштабиста, покачал головой командир стрелков. — Здесь так не ходят. В этом наряде хунхузы из вас за пять минут посылку маме с папой сделают.

— Шалят? — поинтересовался Згурский.

— Озорничают, — хмуро ответил сибирец. — Войны не миновать. С той стороны Амура что ни день, то вылазки. А у нас пшик: горстка казаков, полк вон еще — одно название, да городское ополчение. Если всерьез полезут, боюсь, не удержим город.

— Следовало бы провести разведку, — горячо заявил молодой капитан. — Выяснить расположение, численность и планы врага.

— Экие вы, штабные, быстрые! Разведку провести… Как же вы ее проводить намереваетесь? Когда с этой стороны Амура китайцев тьма — тьмущая, а с той стороны — ни одного европейского лица не сыщешь.

— Разрешите провести, ваше высокоблагородие? — вытянулся Згурский.

— В герои рвешься или смерти ищешь? — подозрительно глянул на него командир полка. — Я почитал. Аттестация у тебя отменная, из лейб — егерей, Академия с отличием. И вдруг на тебе — Благовещенск. Проигрался? Хотя нет — от злой любви в нашу глушь сбежал?

— Ни то, ни другое. Так что ж, разрешите?

— Ох, смотри. Голова — то на шее одна. Но разведка и впрямь нужна.

— У меня план есть…

План у Владимира Игнатьевича действительно имелся. Он возник примерно за час до прибытия в Благовещенск, когда, проезжая через небольшое приречное село, капитан застал разгульный, во весь мах, китайский погром. Во главе погромщиков, потрясая шашкой, выступал полицейский пристав.

— Отставить безобразие! — поднялся в стременах молодой офицер.

— Эт чей — то ты тут раскомандовался? — горячо выкрикнул полицейский чин.

— Унять дебоширов! — распорядился Згурский отряженным для его встречи стрелкам.

Погром как — то вмиг утих, толпа пустилась наутек, арестованный пристав под конвоем был доставлен в Благовещенск, а через пару дней на противоположный берег Амура направилось множество лодок с местными китайцами и их нехитрым скарбом. Вместе с ними для принесения официальных извинений губернатору провинции отбыл и капитан Згурский. На обратном пути он исчез. Как растворился. А еще через неделю возник в Благовещенске, обряженный в нелепый балахон из волчьих шкур, закрывавший лицо. Глухонемой нищий с протянутой рукой не вызвал подозрения у готовившихся к наступлению на Благовещенск китайцев, но по эту сторону Амура выглядел нелепо.

«Почти четверть века назад, — про себя вздохнул Згурский. — Следует проделать нечто подобное. Вот только ставки теперь куда выше».

— А это растение называется гибискус, — услышал он рядом приятный женский голос. — На латыни Hibiscus rosa — sinensis. Обратите внимание на черешчатые листья — они блестящие и словно немного помятые.

Генерал точно очнулся от своих мыслей. Учительница основанной при заводе русской школы, окруженная стайкой учеников, указывала на стену высокого, украшенного алыми цветами кустарника.

— Видите, какие прекрасные цветы? Они могут быть красными, розовыми, желтыми…

Згурский, не отрываясь, смотрел на учительницу. Тонкой ли фигуркой, интонацией — чем — то неуловимо она напоминала Владимиру Игнатьевичу его Танечку. Таню. Ландыш, превращенный в человека. Згурский нахмурился, отгоняя непрошеную мысль, но та не уходила.

«Я хочу вернуться в Россию, чтобы найти Татьяну и Ольгу, — вдруг ясно сформулировал он. — И что бы мне сейчас кто ни говорил, я знаю, я чувствую, что должен быть там!»

— Дети, а кто мне скажет, как еще называется это растение?

— Китайская роза! — не замедлил с ответом один из учеников.

— Правильно, китайская роза.

— Правильно, — словно эхо, вторя учительнице, пробормотал генерал.

Сентябрь 1901

— …Это растение называется у нас фу — сан, иначе — китайская роза. Листья и цветы его очень полезны — их добавляют в средства от злокачественных опухолей, а также в лекарство от хвори, именуемой у вас «свинкой». Близкий родственник этого растения джи — чи еще более целебен. И кора, и корень его пригодны для врачевания. Он снимает жар, лечит желудок, унимает кожный зуд, исцеляет головную боль и простуду, а также гнойные раны. — Лун Ван любовно погладил маленькую, обернутую пергаментом, тыковку с очередным зельем.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил тогда Згурский.

— Потому что Юй Лун должен знать это. Вернее, не так: ты уже знаешь все от рождения. Надо лишь вспомнить, позволить себе поверить, что ты не обычный человек.

— Старый ты льстец, Лун Ван! «Не обычный»… Самый что ни на есть обыкновенный.

— Не пробуй это понять умом. Мои слова тебе кажутся лестью или сказкой, и уже не в первый раз. Не отторгай моих речей, впусти их в сердце. Прислушайся к себе, позволь открыться тому, что в тебе заложено.

— Ну конечно! Тогда я смогу разгуливать по семь верст за шаг в прошлое и будущее, совсем как ты вчера!