Оставалось понадеяться на программу-переводчика.

[…………………………..]

— Конечно, с Джимми можно поговорить, — Мирца задумалась, наморщила гладкий лоб.

…Взгляд не спрячешь — хоть каждый день шкуру омолаживай. Страшновато, когда на молодом лице — такие глаза.

— Только… Тимми, маленький Тимми!..

— Вот спасибо, тетенька! — не выдержал я. — Ты еще скажи, что в моем возрасте всегда на молодятину тянет. То есть в НАШЕМ возрасте.

Загорелая рука потянулась вперед, остановилась у моего уха.

— Отвинчу! И скажу Джимми, чтоб нового не отращивал… На хрена тебе эта девочка, Тимми? Пожалел? Умрут все — и она, и ты, и я! И Джимми умрет, пусть он даже бог! Ну и что?

— Ничего…

Присела рядом, заглянула в лицо.

— Обиделся? Чувств твоих не оценили? Ладно, мое дело поросячье, только ты тоже оцени, Том Тим Тот! Я узнавала — у всех, кто пользуется файлами Джимми, сон, обычный сон, быстро нормализуется. Недели за две, за три. Никаких кошмаров, никаких могил ползающих! Джимми для того и старался, кто же купит файл с такими побочными эффектами?

Черт, дьявол, Хусейн, Бен-Ладен! А и вправду…

— Сообразил, да? — Мирца вскочила, отвернулась. — Сам же понял, что с ее появлением твой любимый город начал исчезать. Между прочим, мы с тобой его сразу нашли.

— Спасибо, — я тоже встал, подошел к окну. Знакомые покои Джимми-Джона, знакомый гобелен на стене. Дракон пришед за Девицей, алкая ея пожерти… Кто Дракон, кто Девица? И Рыцарь кто? Вот со Смертью ясность полная.

— Между прочим, мистер Хайд мне очень понравился. Серьезный человек, не то что ты! Будь он лет на десять помоложе, я бы в него влюбилась.

Вот как? Альда увидела меня тридцатилетним, рыжая… Стоп, помню! Она и сама тянула почти на полвека. Седина с золотом…

— Закроем, — вздохнул я, — закроем и проедем. Летала?

— Не помнишь? — Ее ладонь опустилась мне на плечо. — Школа, кабинет биологии, ты еще крыл свою биологичку окопным трехэтажным… Получилось! Правда, испугалась я здорово. Сосредоточиться, посмотреть вниз, сказать себе, что иного выхода нет…

— Если не можешь убежать — иди навстречу…

— Да.

— …Дети мои-и-и!

А вот и Акула, уже на крыльце. Не на джипе подъехала — на плавниках приползла, потому и не услышал.

— Погоди! — Мирца подбежала, зашептала еле слышно. — Ему ничего не говори, а если хочешь разобраться — и в ней, и в себе самом…

— Ау-у-у-у! Вы там ничем плохим не занимаетесь?

— …Увези Альду из ее дурацкого мира куда-нибудь подальше — и трахни. До взаимного обморока. Способ жестокий, но действенный.

— Пропуск у Джимми-Джона сама попросишь? — поморщился я.

— Обойдемся. Привезешь ее ко мне…

— …Может, мне подождать, малыши?

А джинсовый сегодня в ударе!

[…………………………..]

…И ничего! Даже фундаменты не уцелели. А может, и уцелели, только как увидеть? Ржавая арматура, обломки балок, тусклая стеклянная россыпь… И пыль, пыль, пыль. Не от шагающих сапог — просто пыль. Город…

Наверно, это еще хуже, чем оказаться неведомо где, за тридевять земель. Вот он, Эль-Рей, — вперед, мистер Хайд! По пыльной пустыне, по битому кирпичу, по развороченной брусчатке.

На месте дома, моего дома… Нет, и думать не хочу!

Что ты чудишь, Том Тим Тот, смешной лилипут? Не ищи истину в своей Лилипутии, ее там нет, как нет и города. Город — это мы. Все мы — ты, неспящий доктор Джекиль, я, еще некто, нам неведомый. Мы — обитатели Сферы. Не вини никого, вампиров не бывает даже в снах. Если впереди пыльная пустыня — значит, она в нас самих.

[…………………………..]

«…И этой ночью блаженные сны приснятся тому, кто спит… А он никогда не увидит Эль-Рей…»

Красные точки в черной пустоте кружатся, сталкиваются, растут, приближаются. Их десятки, сотни — одинаковых, разных, похожих. Ближе, ближе, ближе… Не точки уже, маленькие красные фигурки — юркие, неуловимые, мерцающие, быстрые.

Футбол!

[…………………………..]

В коридоре пусто. Разошлись почти все, младшая группа давно, средняя — только что. Всех забрали, за всеми пришли… В немытых окнах — серый вечер, тени неясные, размытые. Шагов не слышно, даже двери не скрипят. Старый дом затих, в нем еще не страшно, но вечер крепчает, густеют тени.

А мамы все нет!

…Те стихи, что мама любит, — их поэт Лермонтов написал. И которая колыбельная, и про Бородино, и про Мцыри. Мама их много знает, она говорит, что Лермонтов даже лучше Пушкина. Мама недавно приехала из Тбилиси, так про Тбилиси Лермонтов и писал. Там две реки, что сливаются — Арагви и Кура. Рядом с ними — монастырь, где Мцыри жил. А убили Лермонтова не в Тбилиси, он на Кавказе погиб, это место на открытке нарисовано, там сейчас памятник…

[…………………………..]

Ни ворот, ни мяча. Футболисты всюду — мельтешат, падают, встают, обгоняют друг друга, снова падают. Красный футбол в темноте, беззвучный футбол, бессмысленный, безумный. Вперед, назад, во все стороны — неустанно, неостановимо. Тьма отступает, сгущается, но футболисты ее не видят, их все больше, они все ярче.

Футбол!

[…………………………..]

На стене — старый огнетушитель. Он тут всегда висел, ждал пожара. Но пожары в коридоре не бывают, они случаются в подвале, где кухня. Оттуда начинает пахнуть горелым молоком, по лестнице ползет дым, и всех уводят во двор. А потом на полдник вместо молока дают чай.

А мамы все нет!

…Мама мне дала книжку про Персея. Про Геракла я уже прочитал, и еще мне про него папа рассказывал. Про Персея нам воспитательница пыталась рассказывать, но неправильно. Она думает, что Медуза Горгона всего одна, а у нее еще две сестры были, их Персей убить не смог. А про Геракла американский фильм крутят, он так и называется — «Подвиги Геракла». В кинотеатре Жданова идет, где мы с мамой «Барабаны судьбы» смотрели. Надо маме сказать, а то все видели, а я еще нет.

[…………………………..]

Темнота отступает, красный свет заливает пространство, фигурки растут, им тесно, но они продолжают бежать, перегонять, расталкивать друг друга. Вечный футбол, непрекращающееся кружение красного по черному, танец огня в темноте. Быстрее, быстрее, быстрее.

Футбол!

[…………………………..]

Во дворе почти не осталось деревьев. У разбитого крыльца прежде росли голубые ели, но их срубили еще в войну. Соседний дом в войну едва уцелел, до сих пор стены не отремонтировали, даже дырки не замазали. А возле подъезда надпись: «Проверено. Мин нет». Ее нанесли чем-то черным, и она до сих пор словно новая. И на кладбище — том, что через дорогу, — очень много военных могил. К одной из них, которая на главной аллее, каждый день женщина приходит. Там сержант похоронен, он в госпитале умер, она — его мама.