– Тебя все еще не пускают в редакцию?

– Я на испытательном сроке. Мне дали задание собрать информацию о спортивной жизни университета, а к работе допустят лишь после того, как я сдам все академические задолженности.

– А они заботятся о тебе. Это очень хорошо.

– Да они держат меня за недоразвитую малолетку.

Рейчел вытаскивает из коробки связку карточек от старой настольной игры и елочные украшения, запутавшиеся в ханукальной меноре. По траве рассыпаются ярко окрашенные пластиковые фишки и кружочки.

– Ты знаешь, а ведь у тебя не было бар-мицвы. Хочешь, сейчас организуем?

– Нет, мама. Чего уж теперь.

Кирби с оглушительным звуком сдирает высохший скотч со следующей коробки. Детские книги: доктор Сьюз, стихи Роальда Даля, «Там, где живут чудовища».

– Я хранила их для тебя. Когда у тебя будут дети.

– Это вряд ли.

– Не зарекайся. Я тоже не планировала твое появление. А ты маленькая писала письма отцу. Помнишь?

– Что? – Кирби пытается прорваться сквозь шум в голове. Детство она помнит плохо. Ее память оберегали очень тщательно. Вот и собираешь вещи, чтобы не забыть…

– Естественно, я их выбросила.

– Почему же?

– Не смеши меня. Куда бы я их отправила? Санта-Клаусу?

– Я очень долго думала, что моим отцом был Так Называемый Джон. Ну ты помнишь, Питер Коллиер? Я ведь нашла его.

– Знаю, он мне признался. Чему ты удивляешься? Мы до сих пор поддерживаем связь. Он рассказывал, как в шестнадцать лет ты заявилась к нему с требованием провести тест на отцовство и выплатить алименты.

А вот это Кирби помнит хорошо. Она тогда нашла у матери в мусорной корзине разорванную на мелкие кусочки вырезку из журнала, а сложить два и два было просто. Ведь мать уже несколько дней тряслась в буйно-сопливой истерике и кайфе.

Из статьи следовало, что Питер Коллиер – креативный гений огромного «Чикагского агентства»; последние три десятилетия является автором самых передовых и успешных кампаний и любящим мужем (такая трагедия!) больной жены, страдающей рассеянным склерозом. А также исключительным ублюдком (это мягко говоря), который призраком преследовал ее все детство.

Она позвонила его секретарше и очень низким, самым профессиональным голосом назначила встречу для обсуждения «самого что ни на есть рентабельного проекта» (с формулировкой помог лингвистический анализ статьи) в самом роскошном, по собственному представлению, ресторане.

Увидев, что к нему за столик усаживается девушка-подросток, он сначала растерялся, затем рассердился, а потом развеселился, когда услышал требования Кирби. Они сводились к тому, что он возобновляет отношения с Рейчел, потому что та страдает без него; начинает выплачивать алименты на содержание ребенка и размещает в том же журнале официальное признание своего отцовства внебрачной дочери. Это признание, однако, не приведет к изменению ею своей фамилии, потому что к Мазрачи она привыкла, и та вполне ее устраивает. Он оплатил обед и объяснил, что познакомился с Рейчел, когда Кирби было пять лет. Но ему нравится, как она держится, так что если когда-нибудь ей что-либо понадобится… Она ответила язвительной остротой в духе Мэй Уэст: что-то о рыбе и велосипедах, после чего гордо и победно удалилась. Так, по крайней мере, ей казалось.

– А кто, по-твоему, помог оплачивать твои медицинские счета?

– Вот черт…

– Почему тебя это бесит?

– Потому что он использовал тебя, мама. Почти десять лет.

– Отношения между взрослыми людьми всегда очень непростые. Но мы давали друг другу то, в чем нуждались. Страсть, например.

– О, господи, я не хочу об этом слышать.

– Страховочные ремни, своего рода утешение и спасение от одиночества. Теперь оно изжило себя. В свое время это было прекрасно, но все преходяще. Жизнь. Любовь. Все. – Рейчел обводит рукой расставленные коробки. – Как и печаль. Хотя, конечно, грустно прощаться со счастьем прошлого.

– Ну, мама, – Кирби кладет голову матери на колени. Это все травка. В нормальном состоянии она бы никогда так не сделала.

– Ничего, все хорошо. – Рейчел, конечно, удивлена. Приятно удивлена. Она гладит Кирби по голове. – Эти сумасшедшие кудри. Никогда не знала, что с ними делать. Это не мое наследство.

– А кто он?

– Даже не знаю. Вариантов несколько. Я жила в кибуце в Хула-Вэлли. Там разводили рыбу в прудах. Но, может, это случилось позже, в Тель-Авиве. Или по дороге в Грецию. Я не помню всех своих свиданий.

– Ох, мама…

– Чего кривить душой? А вот тебе лучше бы заняться этим.

– Чем?

– Попробовать найти отца вместо того мужчины, который… причинил тебе зло.

– Ты сама не давала мне шанса.

– Я могу назвать тебе имена. Их не больше пяти. Или четырех. Скорее, пяти. Некоторые – только имена, фамилий не знаю. Но в кибуце наверняка есть списки. Ты могла бы отправиться в путешествие: Израиль, Греция, Иран.

– Ты была в Иране?

– Нет, а заманчиво. Где-то здесь должны быть фотографии. Хочешь посмотреть?

– На самом деле да.

– Где-то…

Рейчел отодвигает Кирби и быстро роется в коробках, пока не находит фотоальбом в обложке под натуральную кожу. Листает и останавливается на фотографии молодой женщины с длинными волосами и в белом купальнике. Она смеется, щурится от солнца; диагональная тень от его лучей падает на бетонный пирс. Небо выгоревшего голубого цвета.

– Это бухта на Корфу.

– А ты будто чем-то недовольна.

– Мне не нравилось, что Амзи меня фотографировал. Он делал это целый день, я просто бесилась. Поэтому он и отдал мне именно эту фотографию.

– Он был одним из них?

Рейчел мысленно прикидывает:

– Нет, к этому времени меня уже подташнивало. А я думала, что это из-за анисовой водки.

– Нормально так, мама…

– Я же не знала, что у меня внутри была ты. Такой вот сюрприз.

Она быстро листает страницы дальше. Фотографии лежат вперемешку: тут Кирби по-дурацки выглядит в пайковой одежде на школьном выпускном, а тут она голышом-карапузом стоит рядом с надувным детским бассейном, держит в руках садовый шланг и дерзко смотрит прямо в камеру. Рейчел сидит рядом, на полосатом шезлонге, в руках – сигарета, волосы острижены по-мальчишески коротко, на глазах – огромные солнечные очки в черепаховой оправе. Этакий пригородный декаданс.

– Только посмотри, какая милашка! Ты всегда была смышленым, но озорным ребенком. У тебя это даже на лице написано. Я часто не понимала, что делать.

– Я помню.

– Не будь жестокой.