– Батюшки мои! – воскликнул я. – Во что превратили старый добрый «каминный час»? Будут ли вообще еще читать вслух книги старомодным способом? Или теперь все будет сразу автоматически переноситься в кукольный театр?

– Ах, «каминный час»! – отмахнулась ужаска, бросив на меня сочувственный взгляд. – «Каминный час»! Это ведь интересно разве что туристам, путешествующим на повозках для перевозки сена!

Этим она намекала на проблему книгородского туризма, когда провинциальные жители приезжали в город на огромных гужевых повозках, которые обычно использовались для транспортировки сена.

– Понятно, что еще остались хорошие чтецы. Но на их выступлениях настолько многолюдно, что от сплошного гула голосов нельзя разобрать ни единого слова. А чтецы высокого уровня действуют только наверняка и читают исключительно популярные произведения, которые каждый знает. Например, твои книги. – Она с упреком посмотрела на меня.

– Значит, – сказал я быстро, чтобы сменить тему, – вечерние представления для привилегированной публики проходят сегодня преимущественно в кукольных театрах?

Ужаска кивнула.

– Ты можешь сказать это вслух. И определенным образом ты в этом тоже виноват.

– Я?

– Ну да. Не ты зажег огонь, который уничтожил Книгород. Но ты, так сказать, вместе с Призрачным Королем принес для этого факел из катакомб. Пуппетизм восстал из пепла старого города. Так что…

– Так что опять во всем виноват я! – рассмеялся я. – Об этом не может быть и речи! Вы можете многое на меня повесить, но за то, что «каминный час» вымирает и что на каждом углу Книгорода сейчас стоит кукольный театр, я не могу нести ответственность.

Ужаска улыбнулась.

– Но только в разрушенном Книгороде это искусство могло развиться до сегодняшнего уровня. Это абсолютный расцвет прекрасного, которое выросло из беды. Ты с чистой совестью можешь считать это своей заслугой, мой дорогой.

Честно говоря, это заявление не вызвало у меня особого протеста. Хильдегунст Мифорез – воспламеняющая искра новой формы искусства, родоначальник пуппетизма. Почему бы, собственно говоря, и нет? При всей своей скромности я должен сказать, что кое-что сделал для цамонийской культуры, но до сих пор еще не создал новую художественную дисциплину. Возможно, смелое утверждение Инацеи в самом деле скрывало искорку правды… Во мне начала зарождаться волнующая мысль.

– Я хочу все знать о пуппетизме, – потребовал я. – Все! Я так много всего пропустил с тех пор.

– Все? – охнула Инацея. – Ух! Ты понимаешь, что это означает? Хоть представляешь, сколько здесь всего накопилось? Сколько времени для этого потребуется?

– Мне все равно, – ответил я. – У меня достаточно времени.

Инацея долго смотрела на меня.

– Этого никто не знает, – сказала она наконец и опять подцепила меня под руку. – Ну, хорошо! Я тебе все расскажу! Раз ты этого хочешь! Но ты об этом пожалеешь.

И она жутко рассмеялась, как могут смеяться только ужаски.

Насколько Инацея была права в своем пророчестве, о мои дорогие друзья, я понял в последующие недели! И при этом я узнал о пуппетизме значительно больше, чем мне, собственно, хотелось. Но разве это не единственно разумный метод познания? Впихнуть в себя больше, чем можешь переварить? Впитывать информацию наподобие пересохшей губки? Заправляться учебным материалом подобно верблюду в пустыне, который готовится к дальней дороге? Только так можно определить, что действительно тебе требуется, что прочно засело в извилинах мозга в качестве мыслей и идей. Что образует тот неисчерпаемый резервуар, из которого потом предстоит выуживать запасы всю жизнь. Каждый серьезный процесс обучения – это оргия, вакханалия подачи информации. Большая часть полученных знаний потом забывается, как это случается при любом избыточном объеме. Все зависит от того, что останется, но заранее никогда неизвестно, что именно. Но с этим покончено! Я никогда не придавал большого значения строго организованной и систематизированной учебе по учебнику. Нечто подобное возможно только в том случае, если организовывать библиотеку. Здесь приходится все располагать по алфавиту.

Да, я хотел учиться! В довольно солидном возрасте для динозавра я стал любознательным студентом, изучающим пуппетизм, а ужаска по этой причине безжалостно таскала меня по улицам и кварталам города. При этом она показывала мне каждую сценическую площадку, каждый театр в подвале, каждую книжную лавку, специализирующуюся на пуппетизме, каждый небольшой забавный музей, каждую мануфактуру и каждый магазин, который каким-либо образом был связан с этим новым видом искусства. Мы исколесили задние дворы Сленгворта, где находились мастерские, в которых работали специалисты по изготовлению почти всех отдельных фрагментов тела кукол: парикмахеры париков, оптики-механики, резчики по дереву, которые мастерят подвижные губы, делают бороды и плетеные косы. Были там и мастерские, где изготавливали механические руки и подвижные фарфоровые лица, столярные мастерские для токарной обработки конечностей. Здесь работали пахнущие скипидаром художники, специализирующиеся на разработанной росписи кукол, остальные мастера старательно оформляли декорации и плакаты. Мастерская по дорисовке облаков имела красивое название «Кучевое облако», где по желанию можно было расписать театральное небо. Кузнечные цеха, в которых изготавливали точные сочленения из металла. Мастерские для пошива крошечных костюмов. Мануфактуры для изготовления маленькой посуды и бытовых приборов. Множество столярных мастерских для гномов, выпускающих миниатюрную мебель. Канатный цех, занимающийся исключительно производством нитей марионеток. В одном из переулков Сленгворта работал даже татуировщик кукол, который как никто другой мог украсить дерево с помощью своих чернильных нитей.

Мы были в лавке, которая торговала дудельштадтскими музыкальными куклами, которых я уже видел в Цирке «Максимус»: бродячие контрабасы, танцующие скрипки, летающие трубы, терзающие нервы кларнеты, литавры и ксилофоны, которые своими маленькими, тонкими металлическими ручками и пальчиками могли играть на самих себе. Владелец, горящий желанием высказаться квакша с клокочущим голосом, рассказал нам с гордостью об опере, которую сам сочинил и к которой написал либретто. Речь в ней шла об исторически подтвержденной войне музыкантов гральзундской польки квакш с флоринтской пляской Витта. Мы сбежали из его магазина, прежде чем он начал исполнять нам какую-нибудь тирольскую песню.

В букинистических магазинах мы рылись в рукописных оригиналах для до сих пор не поставленных театральных кукольных спектаклей. Их были тысячи, потому что почти каждый второй официант или ученик в сфере книжной торговли Книгорода пытался таким образом изменить свою жизнь, сделав ее более доходной. В подвалах и на чердаках я находил множество совершенно новых или забытых кукол, которые мне не могли присниться в самых смелых снах: от крохотной миниатюры марионетки для блошиного цирка, которую тщательно можно было рассмотреть только с помощью лупы, до целой армии потрепанных кукол, выступавших в роли статистов, и огромного пестрого книжного дракона из легкой, как пух, древесины бальзы, который был длиной с улицу. Поэтому его хранили в соединенных между собой подвальных помещениях, где он, покрытый пылью, ждал очередного ежегодного кукольного карнавала, когда его доставали из заточения и проносили по улицам.