– Не мародерством, товарищ командир, а экспроприацией. Не подумал я тогда, что они после этого всего в деревню придут. – В голосе Зверобоя слышалось раскаяние. Хоть и жил он всю жизнь сам по себе, наособицу, но деревенским никогда зла не желал. Может быть, и в самом деле не сообразил, что фрицы станут мстить. – Вот поэтому, не в деревню пошел, а в лощину. Только до усадьбы я так и не дошел.

– Почему? – спросил Григорий.

– Потому что, там в округе фрицев было, как грязи.

– Вокруг усадьбы? – уточнил Влас.

– Да. – Зверобой кивнул. – Я сразу и не понял, что там такое происходит, затаился, решил понаблюдать. Вижу, они тела носилками выносят… – Он замолчал, а когда продолжил, голос его дрожал: – Вот я охотник. Я и крови, и всякого навидался. И медведь меня однажды чуть не задрал. Это я к чему? Это я не бахвалюсь, а чтобы вы поняли, что я не робкого десятка человек.

– Верим, – сказал Влас. – Ты не из робкого десятка.

– Вот и я тогда так думал, товарищ командир, а потом увидел, что это за тела… Сначала они их то шинелями, то одеялами накрывали. А потом, видно, кончились одеяла. И вот часовой, что на воротах стоял, как эти тела увидел, так и бросился в кусты блевать. Потому как там не просто убитые, там всякие были… Только безголовых я штук шесть насчитал… Ну, до того, как сам блевать не кинулся. Думаете, вру? Преувеличиваю, думаете? Или напился тогда до чертиков и примерещилось?

Они ничего не ответили, давая Зверобою возможность выговориться, а он словно бы только этой возможности и ждал.

– Трезвый я был, как стеклышко. А даже если бы и пьяный, то вмиг бы от увиденного протрезвел. Их, этих немцев, не просто убили, их на клочки порвали. – Он очень внимательно посмотрел на Власа. – Человек бы так не смог. Это я вам точно говорю. Да вы и сами понимаете, товарищ командир.

Влас ничего не ответил. Лицо его оставалось каменным.

– И зверя я не знаю, который бы смог.

Григорий вдруг понял, куда он клонит, на что намекает. На оборотня. Влас, видно, тоже понял. А еще странное – не выглядел товарищ следователь очень уж удивленным. Ожидал услышать что-то подобное? Вполне может быть. Вполне может быть, что в усадьбе он тоже успел побывать. Сразу после резни, но еще до появления фашистов. Он ведь должен был встретиться с Ефимом, а потому был где-то поблизости.

– Они их не забрали в город. Никого! – продолжил Зверобой. – Там эсэсовец всем распоряжался. Такой, знаете, молодой, высокий в очочках. Вот по его приказу в ближайшем овраге и выкопали большую могилу. Большую, но неглубокую. Совсем неглубокую. Не подумали, что их же зверье откопает и по косточкам растащит. – Зверобой побледнел, вспоминая эту жуткую картину. – И потом всех туда, скопом в эту могилу… вперемешку солдат с офицерами, баб с мужиками, безголовых с безрукими… Землей кое-как закидали и все. Попрыгали в машины и уехали.

– Они уехали, а ты что же, Вася? – Вот чувствовал Григорий, что это еще не конец истории, что было еще что-то.

– А я там заприметил кое-что… у офицерика, который безголовый.

– Оружие? – догадался Влас.

– Нож. Мне тогда подумалось, что ему нож уже без надобности, а мне пригодится. Да и лежал офицерик с краю. Считай, присыпан не землей, а одними только листьями.

– И ты полез его откапывать?

В голосе Власа снова почудилось отвращение. Не понимал товарищ следователь, что для такого ненормального, как Зверобой, оружие – это любимейшая игрушка. Что за игрушкой этой он и в огонь, и в воду, и в свежую могилу.

– Не успел, – Зверобой вдруг перешел на шепот. – Уберег боженька!

На сей раз он не стал извиняться и прикидываться атеистом, перекрестился размашисто, на Власа посмотрел с вызовом, а потом сказал: – Вот сейчас вы точно решите, что я чокнутый. Но, если захотите, я вам тот овраг и ту могилу сегодня же покажу.

– Надо будет, и покажешь, – пообещал Влас. – Так что там дальше случилось в этом овраге?

– Случилось… Папироской не угостите, товарищ командир?

Папироской его угостил Григорий. И его, и Власа. И сам тоже закурил, потому что чувствовал, что вот сейчас услышит что-то такое, чего до этого не знал.

– Зашевелилась земля, – заговорил Зверобой тихим зловещим шепотом. – На могиле, значит, зашевелилась. Я как это увидел, сразу шась обратно в кусты. Лежу ни живой ни мертвый, смотрю. А из земли сначала рука, потом плечо, а потом уже и голова белобрысая. Солдатик, значит, немецкий откапывается. Я тогда подумал, что его живым закопали, не проверили, как следует. А присыпали ж слегка, вот он очухался и вылез. Ну, успокоился я немного, а тут сморю, земля опять шевелится. И опять рука. Только тоненькая, с ноготками красными. Женская рука. Женщина и выкопалась. Нарядная такая, в блузочке, юбочке, чулочках. Тоже, получается, недобитая. – Зверобой посмотрел на них диким, полным ужаса взглядом. – Как думаете, могло так случиться, чтобы и ее живой закопали?

Отвечать Григорий не стал. Чувствовал он себя так, словно бы это его самого живым закопали.

– Ну, я подумал, мало ли что. Всякое в спешке могло случиться. Иногда снаряд в одну воронку может и два раза… Но чтобы три… – Он сделал глубокую затяжку, закашлялся.

– Третий заживо погребенный? – спросил Влас.

– Тогда я тоже еще думал, что заживо. – Зверобой закивал. – А потом эта дамочка обернулась… – Он с такой силой сжал в руках папиросу, что та переломилась пополам, а Зверобой этого даже не заметил. – Не живая она была, мужики, – сказал он приглушенным шепотом. – Мертвячка. Как есть, мертвячка!

– Мертвячка? – Влас приподнял бровь.

– Я понимаю, товарищ командир. Ты сейчас скажешь, что я или с ума сошел, или спился…

– Я скажу, что далеко было, – перебил его Влас. – Ты ее мог толком не разглядеть. А от одного лишь того факта, что кто-то из могилы выбирается, мозги могут запросто набекрень съехать.

– У него зрение, – сказал Григорий, думая о своем, о том, что все может быть куда хуже, чем кажется. – Он белке в глаз со ста шагов попадает.

– Глаз… – прошептал Зверобой. – Вот и я про глаза. Черные они у нее были, неживые. И знаете, как она обернулась?

Григорий знал… Точно так же обернулась Зося…

– Человек же как оборачивается, если ему нужно? Он всем телом и плечами оборачивается. Ну и головой немного. А там только головой. Понимаете? Как у куклы у нее голова повернулась. И глазюки эти черные сразу меня нашли. А как нашли, так она и запела. Грустную какую-то немецкую песенку. Слов я конечно не понял, но песенку эту буду до конца своих дней помнить. Она пела и из могилы выбиралась. Но как бы нормальная баба выбиралась?

Нормальная баба бы из могилы не выбралась, подумалось с горечью.

– Как? – спросил Влас. Лицо его побледнело, и теперь сам он мало чем отличался от мертвяка.

– Ну, она бы первым делом землю с себя стряхнула. С волос там, с юбки. Ну, чтобы красивой быть, аккуратной. А эта не стряхнула, словно и не заметила, что вся перемазанная. Она мне улыбнулась… У меня аж похолодело все внутри от этой ее улыбки. И пальчиком к себе поманила. Вот так. – Зверобой согнул указательный палец, посмотрел на него с недоумением. – И знаете что? Понял я, дорогие товарищи, что, если вот прямо сейчас не унесу ноги, конец мне придет. Ружье у меня с собой, а даже не подумал, что можно стрельнуть в нее. Такой страх меня обуял, до сих пор, как вспоминаю, так холодным потом прошибает. Я сначала-то на карачках да задом, а потом уже понял, что бессмысленно от нее прятаться, что увидела она меня. Или почуяла… Вот тогда я и бросился бежать со всех ног. И знаете что?